Прервавшиеся начинания. Панутос Клаудиа
года неудачных попыток зачать мы обратились за консультацией к гинекологу. Он подтвердил наши подозрения, что что-то не так, сказав, что, если пара не может зачать в течение года, она предположительно бесплодна, пока не будет доказано обратное. Он предложил начать обследоваться и попытаться выяснить, в чем заключается проблема. Я ушла из кабинета в тот день, чувствуя, будто меня заклеймили; никакое клеймо не могло бы сделать меня более заметной, чем я себя чувствовала. Я была уверена, что люди всё знали и моя неспособность зачать – сделать то, что ожидается от женщин, – была написана у меня на лбу. Джон позже признался мне в тех же чувствах – ощущении несоответствия, утраченной мужественности, унижения. Интересно то, что каждый из нас винил себя. Мне хотелось забиться в нору и спрятаться от мира.
Мир не позволил мне этого сделать. Наши близкие родственники были деликатны к нашим чувствам, но эти чувства тогда считались исключительно личными; нам нелегко было ими делиться, потому что каким-то образом мы запутались в паутине, помеченной ярлыком «провал», и слишком сильно чувствовали себя загнанными в ловушку, чтобы делиться своими переживаниями. Однако дальние родственники не позволяли нам уединиться. «Ну, – подгоняла нас тетя, – не пора ли вам завести ребенка? Ваши родители моложе не становятся, знаете ли, и они хотят повозиться с внуками, пока живы». «Чего вы хотите добиться? – спросила другая. – Заработать состояние, прежде чем заведете детей? Вы что, не знаете, что детям нужны молодые родители?!» Некоторые также отпускали комментарии у нас за спиной так, чтобы мы слышали, что мы «наверное, слишком эгоистичны, слишком зациклены на самих себе», чтобы заводить детей. Если поблизости была беременная, кто-нибудь мог отпустить замечание, что нам стоит спросить ее, как это делается.
Интересно, что чаще критике и осуждению подвергалась я, потому что, предположительно, я как женщина контролировала ситуацию. Люди ждали, пока я останусь одна, а затем выдавали свои мнения. Я всегда чувствовала себя раздавленной лавиной их неделикатности. Комментарии, которые мы выслушивали, в любых других обстоятельствах могли бы быть сочтены признаком невоспитанности собеседника, но при нашем глубинном желании зачать они были нестерпимы. Джон взял привычку стоять рядом на любых общественных сборищах и отвечать на вопросы о беременности шутками вроде: «Слушайте, наверное, я стреляю холостыми». Возможно, дело было во мне. Мы просто не знали. Обследования, которые мы проходили, вначале были неопределенными. Кроме того, они были оскорбительными, унизительными и лишенными уважения и почтительности к жизни. Воспоминания переполняют мое сознание: собрать сперму в специальный пакет, не дать ей остыть и скорее довезти ее до лаборатории; заниматься сексом в определенное время, а затем быстро довезти меня до клиники репродуктивного здоровья, чтобы мое тело было обследовано при ярких огнях прямо после полового акта; болезненный сбор образцов выстилающего слоя матки вручную, чтобы изучить его под микроскопом; заполнение моей