Не возвращайтесь по своим следам. Владимир Михайлов
заболело сразу… Долго будет?
– Поболит немного. Но все слабее и слабее.
– Ты меня уже лечила так?
– Конечно.
– А я почему-то помню наоборот: ты колола меня, когда болело, когда больше не было сил терпеть.
– Спи, – строго сказала Наталья Васильевна, хотя черты ее лица сейчас выражали не строгость, а жалость. – И терпи. Все остальное – потом. – И она поспешно вышла на кухню.
В другом месте города, в своей квартире, состоявшей из одной большой комнаты и кухни, Люда, невестка, аккуратно укладывала в большую картонную коробку разные трогательные вещички – то первое, что надевают на человека, когда он приходит в мир; так когда-то было, теперь же это было последним, что на человечке было, и когда последнюю пеленку с него снимали, то вскоре и самого человечка не найти было. Пеленки, подгузнички, ползунки, пинетки… Люда губами улыбалась, глазами же плакала, и у Константина, мужа ее, такой же разлад был на лице; он сейчас был дома, день был воскресным.
– Ну не надо, не надо, – тихо говорил он. – Не вернешь и ничего не поделаешь, у всех так; общая судьба; не знаю уж, кому это понадобилось, но против жизни не пойдешь.
– Мы против жизни идем, – сказала Люда, улыбаясь и плача по-прежнему.
– Ну пожалуйста, не надо…
Люда замолчала и продолжала укладывать вещички, аккуратно их разглаживая ладонями. Потом накрыла коробку крышкой, перевязала широкой голубой лентой. Встала.
– Пора ехать, навестить твоего отца.
– Знаю, – ответил он с неудовольствием, уже надевая пиджак. – Рад бы не ехать. Не хочу. Но от нас не зависит.
– Ты ведь раньше – тогда – иначе к нему относился…
– Верно, – согласился он, подавая жене пальто. – Раньше я мало знал… и все мы ничего не знали. Хоть бы сейчас ничего не помнить!
– А я вот почти не помню, – сказала она, застегиваясь. – Приданое возьми. – Она выглядела теперь намного стройнее, чем была тогда, когда встречали Зернова на кладбище. – Очень, очень смутно…
– Повезло тебе, – сказал он в который уже раз: об этом они между собой разговаривали не впервые. – Тоже непонятно: отчего одни помнят хорошо, другие – смутно, третьи вообще ничего?
– Самые счастливые, – сказала она. Константин взял коробку с детским приданым, пробормотал: – Петя, Петюшка…
– Ну, идем, – сказала она, и они двинулись – навестить больного и вернуть то, что в свое время было подарком Натальи Васильевны к предстоявшему – тогда предстоявшему – счастливому семейному событию.
Зернов пролежал дома неделю с небольшим, постепенно приходя в себя, хотя был еще очень и очень слаб. Потом Наталья Васильевна увезла его в больницу, и там он пролежал еще почти месяц: его выхаживали, потом прооперировали. Операция была несложной, потому что раньше у Зернова ничего удалять не стали: оказалось, что бесполезно. И теперь его положили на стол, хирург автоматически, бездумно действуя пальцами, иглой удалил свежие швы, вскрыл полость, все переглянулись, безнадежно покачали головами, потом хирург стал