И нас качают те же волны. Лидия Луковцева
к вечеру зудеть колено. – Давайте уже по третьей и – чаек.
– Частишь, подруга! Насилие над организмом, – возразила Зоя Васильевна.
– Так давайте уже свершим насилие: нога моя намекает, что нам с ней еще ползти (Мила немножко лукавила).
– Да-да, за любовь! – воодушевилась Людмила Петровна.
– Девочки, а давайте заменим на – «за дружбу!» «Кака-така любов?!», честное слово! – поморщилась Зоя Васильевна.
– И «за дружбу!» – это для нас как-то более актуально, – не стала спорить Людмила Петровна. – Зайка, ты права.
– Девочки, от вашего предложения веет такой безнадегой! Ну что уж мы, такие древние? А вдруг!..
Девочки захохотали.
– Милка, тебе еще не надоело?!
– Черт с вами! Лишаете последней надежды. «Давай дадим друг другу слово, что будем вместе, вместе навсегда…», – пропела она.
Пела она хорошо, и безголосые подруги любили ее слушать, сами они могли только подтягивать. Если Зоя на досуге баловалась рифмоплетством, Мила – пением, она даже уроки пения брала в юности, готовя себя к певческой карьере. Бесталанной же Люсе отводилась в их триумвирате роль беспристрастного и бескомпромиссного арбитра.
Люся настолько вошла в роль, что выносила вердикты, даже когда ее об этом не просили. Зоя, к примеру, и к старости не научилась говорить твердое «нет», и когда обстоятельства ее к этому принуждали, мямлила. Люся в подобных обстоятельствах была тверда как гранит. Мила – по обстоятельствам, как того требовала справедливость в текущем моменте.
Мила, наивная, полагала, что сумела увести разговор от несимпатичной для нее темы ежедневных прогулок, но у мягкой, даже мягкотелой, Зои Васильевны в исключительных случаях и в основном, в обществе подруг, откуда-то бралась бульдожья хватка.
– Золотые слова, и вовремя сказаны! – мгновенно отреагировала Зоя. – Давайте дадим друг другу слово прямо сейчас – гулять хотя бы один раз, но ежедневно!
– Ну, ты прямо режиссер! – скрипнула зубами Мила.
– Это в каком же смысле?
– Ну, как же! В режиссере должны уживаться душа поэта и воля капрала!
Скрепили третьей рюмкой дополненный тост и клятву, и Зоя Васильевна пошла ставить чайник.
Перед чаем был еще один тост – «по единой, да не по последней». Надо заметить, что с годами у подруг образовался список активно употребляемых тостов, но он не был чем-то незыблемым, некой закостеневшей схемой. Что-то отсеивалось, не выдержав проверки временем, какой-нибудь тост-однодневка утрачивал актуальность, а что-то подслушанное звучало так симпатично, что, будучи включенным в список на потребу дня, в нем задерживалось, закреплялось, укоренялось.
Так покинул список «Будем здравы, боярыни!», когда на очередные рождественские каникулы в очередной раз по телевизору показали бессмертного «Ивана Васильевича».
– Осточертело – прокомментировала Людмила Ивановна.
Так почил в бозе «За то, чтобы все!..» незабвенного Шарикова, отпугнув псевдомногозначительностью, какой-то невнятной философией.
– Да