Мы вышли покурить на 17 лет…. Михаил Елизаров
можно же и на улице выпить. – Заноза ощутил, как в груди заворочался тяжёлый горчичный жар. – Ты пока на съёмке будешь, я с бухлом нарешаю, я могу…
– Не надо!.. – перебил Мозглявый.
– Чё не надо? Чё тебе не надо-то?!
Вот такие моменты больше всего не любил Дима Заноза. Когда никому ничего не надо! Когда вот так прогоняют!.. Сделалось больно. Просто очень. Будто на голом сердце растоптали сапогом чёрствый сухарь…
Расстроился. А чего, спрашивается? Можно подумать, Заноза был таким увлекательным собеседником. Нет же. Его и в родном зале не особо жаловали. Сыпал, как тетрис, изо дня в день, из года в год одними и теми же словами-детальками, только успевай поворачивать да утрамбовывать. А замешкался – всё, смертельная обида. Не хотят, видите ли, с Занозой общаться…
Мозглявый свернул в тёмную, точно тоннель метро, арку сталинки. Впереди переливалась редкими фонарями кривенькая, утекающая куда-то под землю улица. Заноза механически последовал за Мозглявым в арку. Уличный шум сразу затих.
– Ну, ты что, так сразу уйдёшь? – нехорошо улыбнулся Заноза. – Давай хоть покурим, поговорим, как люди…
– Не курю, – отмахнулся Мозглявый.
– Может, ты ещё и не говоришь? – засмеялся Заноза негромким посторонним смехом. А Мозглявый даже не заметил, что в Занозе уже клокочет та сущность, за которую его ещё со второго класса прозвали Занозой.
– Ну, оставь хоть телефончик свой. Созвонимся… – Заноза огляделся. Пусто, тихо.
– У меня номер новый, я его наизусть не помню, – нагло соврал Мозглявый. – Говорите ваш…
– Забудешь, – не поверил Заноза.
– У меня память профессиональная! – торопил Мозглявый.
Заноза первым делом со всего маху наступил ногой на ботиночек. Мозглявый ойкнул. Нога Занозы съехала с ботиночка, а большой «сименс», согнутый крюком, уже зацепил ворот куртки Мозглявого. Одновременно с ногой Заноза поскользнулся. Специально. Палец надвое распорол курточку…
«Цок-цок-цок-цок» – посыпались на асфальт отлетевшие пуговки-патрончики. С таким дробным цокотом стучали по линолеуму когти питбуля по кличке Пуля. Если Занозе звонили в дверь, Пуля подскакивал, бежал к двери: цок-цок-цок-цок. Вначале добежит, а потом уже голос подаёт. Только не «гав-гав», как обычная собака, а нутряно, страшно – «ув-в-в-в, ув-в-в-в», словно бы ожившее железо под землёй залаяло.
Заноза неожиданно подумал, что тигровый Пуля, или Пулька – так называла пса баба Вера, когда спит, очень похож на виолончель, ту самую, на которой пиликала мать, пока не спилась и её не погнали из оркестра…
– Я не нарочно, – ласково извинился за куртку Заноза. Улыбка уже не сходила с его лица. – Ты ж моя морда! – С нежной жестокостью Заноза всей пятернёй ухватил Мозглявого за щёку, стиснул, чувствуя пальцами синюю отёчную боль.
Мозглявый скульнул, рывком высвободил щёлкнувшую об зубы щёку.
Заноза, смеясь, цапнул Мозглявого за реденький волосяной хвостик. Мозглявый дёрнулся, освобождаясь, и сам себя наказал.
– Ты ж моя морда! – в пальцах Занозы остался пучок волос.
– Да вы отстанете от меня