Юность Жаботинского. Эдуард Тополь

      В четверг, после дождичка, здравомыслящие люди разделали «Монну Ванну» под орех.

      Но рассмотрим подробней обвинительный акт. Он приписывает пьесе пять абсурдов. Вот первый.

      В Пизе голод, и Пиза осаждена войсками Принцивалле. Пизанцы посылают старого Марко для переговоров. Марко идет к Принцивалле, лютому врагу пизанцев. И… заводит с ним беседу о Гомере, Гесиоде и Платоне.

      – Как Марко мог беседовать с врагом своей родины о Гесиоде?

      Был у меня знакомый, очень интеллигентный господин. В банке, где он работал, вышла растрата – и моего знакомого повезли к судебному следователю. Улик было много. Но мой приятель вдруг увидал у следователя на стене гравюру с картины Беклина и засмотрелся на нее.

      – Знакома вам эта картина? – спросил следователь.

      – Знакома. Но я не могу понять, в чем, собственно, здесь выразилась «Лесная тишь»?

      – Как?! – схватился следователь. – Да неужели вы не чувствуете…

      – Битый час спорили! – рассказывал мне потом мой знакомый…

      Абсурд второй.

      Монна Ванна идеально чиста душой. Принцивалле заставляет ее прийти к нему в неприличном виде. После этого ей нельзя не возненавидеть Принцивалле. Вместо того она в него влюбляется.

      – Почему Монна Ванна полюбила своего оскорбителя?

      Ванна прикрыла свое обнаженное тело плащом и пошла на позор.

      Ничего кроме позора она не ждала и к позору была готова беспрекословно.

      И вот она в палатке, во власти врага.

      – Вы обнажены под этим плащом? – спрашивает он.

      Она не отвечает, она прямо хочет сбросить плащ.

      Но он ее останавливает.

      Она пришла, готовая к тому, чтобы чужой человек грубо наложил на нее свои грубые руки.

      Этот чужой человек нежно и благоговейно говорит ей о далеком детстве.

      Она в его власти, а он ее не трогает. Он рассказывает, что любил ее в детстве и любит до сих пор. И когда она у него спрашивает:

      – Из любви ко мне вы предаете Флоренцию?

      Он говорит:

      – Я не хочу подкупать вас ложью, Ванна. Я все равно должен был бы стать врагом Флоренции.

      Прийти к чудовищу – и вместо чудовища встретить забытого друга детских игр, по сей день верного и влюбленного, не дерзающего прикоснуться к руке женщины, которая в его власти, благородного и искреннего… а господин оратор возмущается:

      – Почему она его не возненавидела? Не понимаю.

      У меня был в гимназии учитель-грек, который заставлял переводить a livre ouvert, сразу и живьем, без словаря.

      Я возмущался и говорил:

      – Не понимаю!

      А