По ту сторону от тебя. Алекс Д
приносило мне удовольствие.
Адреналин… Джош Каперски правильно сказал, что это наркотик, на который подсаживаешься сразу. Я занимался многими видами спорта, используя каждую свободную минуту для тренировок. Родители были недовольны, но, если я справлялся с учебой и домашними делами, им не в чем было меня упрекнуть.
Отношения с братьями и сестрами у меня складывались по-разному. Глубоко не был привязан ни к кому, все время чувствуя невидимую преграду между ними и мной. Это был только мой заскок, психологический блок, с которым работать я не собирался и не хотел. Я ревновал своих родителей, ощущая себя обворованным, ущемленным. Хотя внешне своей нелюбви и ощущения превосходства я не демонстрировал. Думаю, что они все меня любили.
Невероятное облегчение подарило мне окончание школы. Я целый год отдыхал, занимался картингом, тренировался, экспериментировал с различными экстремальными видами спорта. Родители хранили молчание, позволив мне передохнуть этот год. Потом поступил в МГУ и сам не думал, что буду немного грустить, уезжая из пригорода Твери, в котором провел столько лет под постоянным прессингом и надзором.
Родители устроили праздник. Они любили все эти масштабные мероприятия во имя объединения семьи. Широкие жесты, громкие слова, огромный стол в гостиной, за которым собиралась гудящая толпа. Я ненавидел подобные сборища, не нуждался в них и не скучал ни по кому из тех, кто покидал наш дом.
Этот день запомнился тем, что именно я был центром внимания, и не потому что у меня был день рождения и так было нужно, чтобы все говорили только обо мне, дарили подарки и старались угодить. Может быть, печаль в блестящих глазах матери или ощущение скорой свободы, которую я уже чувствовал всеми фибрами своей угнетенной души, в этот вечер заставили меня быть чуть-чуть искреннее и добрее. Я помню, что Маша проплакала целый день. Хотя плакать она начала гораздо раньше, когда только узнала, что я поступил в университет.
Первая узнала. Сейчас уже сложно сказать, что выделило Машу из толпы других детей, которые выросли в доме моих родителей, но не оставивших в моей душе и памяти ничего, кроме раздражения.
Возможно, дело в ее внешней хрупкости и беззащитности. Болезненная, бледная, тихая, робкая. Такой я увидел ее впервые, когда нас привели в больницу, чтобы познакомиться с новой «сестренкой». Было в выражении глаз, которые доверчиво смотрели на меня, что-то такое, отчего щемило сердце. Я не жалел ее. Это было другое ощущение. Мы словно сразу, с первого взгляда заключили собственный пакт о неразглашении некой тайны, которую знали только мы. Да, только не было никаких тайн, кроме тех, что придумывали мы сами.
Я испытывал к ней нежность, желание защищать и смешить…. Ее улыбка, такая редкая вначале, всегда принадлежала только мне. Нам было легко вместе, несмотря на значительную разницу в возрасте. Позже, в школе, она уже так не ощущалась. Я просто был ее старшим другом, который защищал и заботился о ней, выбрав