Свидетель. Галина Манукян
о господин, – тихо и почтительно ответила она.
Вдруг Матхурава понял, что вступил в разговор и испил воды из рук той, которая, согласно дхармашастрам – закону предков, тем самым осквернила его, высшего по касте, вайшью. Необычный облик девушки словно околдовал мужчину, заставив забыть впитанные с молоком матери правила. Теперь ювелир отпрянул и с отвращением бросил кувшин на землю. Тот покатился по влажной от брызг траве, отколов черепок у горлышка и дав трещину при ударе о камень.
– Ты наслала на меня чары, проклятая ачхут?! – вскричал он. – Чем ты опоила меня?!
Девушка задрожала и согнулась в глубоком поклоне:
– Только водой. Как просил благородный господин… Простите, я боялась прогневать вас.
– Разве ты не знала, что не имеешь права осквернять прикосновением высшего? – гневался Матхурава, на самом деле сердясь больше на себя за внезапный жар плоти и невозможное стремление дотронуться до неприкасаемой, до ее ярких губ и юного, будто окутанного сладостной дымкой тела. Он был в ужасе: разве возможен больший грех, чем возжелать грязную от рождения ачхут?! Восхититься ею, как равной, вопреки велениям Брахмы?!
Наверное, демоны-ракшасы окружили эту уединенную поляну перед лесом и напустили на нее ядовитого тумана. Или девчонка действительно была колдуньей, потому что молодой ювелир потерял голову. Он стиснул кулаки и пошел на юную селянку.
«Никто не узнает», – шептал ему один голос. «Не смей!» – шептал другой.
Неприкасаемая пятилась, в страхе прикрывая голову постоянно сползающим платком. Тот все-таки упал на землю, представив взгляду ювелира лебединую шейку, трогательную и невинную, испуганные, но еще больше светящиеся в ужасе глаза и изящные, будто у танцовщицы руки, обхватившие юную грудь.
Страсть застила все табу. Молодой вайшья не мог больше противостоять желанию, еще большему от осознания того, что готов сделать запретное, ведь человек его ранга не мог бы даже купить как рабыню ее – красавицу, по рождению отверженную обществом.
– Ты должна отплатить, – бормотал он в пылу, прижимая к себе отбивающуюся девушку, – ты осквернила меня. И я могу побить тебя камнями… Ты – проклятая… и такая сладкая… Такая… сладкая…
Я открыла глаза и почувствовала тупую боль в затылке. Где я? И что это сейчас было? Кажется, в ноздрях еще остался запах тумана, влажной зелени и горячего тела…
Сквозь прищуренные веки виднелись бежевые в полоску стены с золотым тиснением, темно-шоколадного цвета портьеры, задвинутые наглухо, комод, шкаф, тумбочка, как из каталога итальянской мебели. Голове почему-то было очень холодно. Я попробовала приподнять ее, и затылок прорезала боль. Рука метнулась вверх, нащупала обернутый в полотенце лед.
– Тихо-тихо, – кто-то вернул меня на подушку, – не стоит так резко шевелиться. Тошнит?
Я подняла глаза к говорящему: немолодой мужчина домашнего вида в спортивном костюме и тапочках участливо смотрел на меня.
– Немного, – ответила я, подумав. – Кто вы?
– Доктор, –