Суд праведный. Леонид Шувалов
тут…
Зыков посмотрел на побледневшее лицо Ёлкина, что-то прикинул в уме, предложил:
– Айда ко мне.
Не доходя до дома Зыковых, Терентий замялся, и Маркел Ипатьевич, заметив это, осклабился:
– Сынов, что ль, опасаешься?
– Без свидетелев бы… – промямлил Терентий.
– Ох, и развел ты секреты, – посетовал Зыков, но все-таки свернул на узкую тропку, ведущую к бревенчатой бане, прилепившейся на самом берегу реки среди густого ивняка.
Задымив самокруткой, Маркел Ипатьевич повернулся к сидящему на краешке широкой скамьи Ёлкину:
– Ну… сказывай свой секрет.
Под тяжелым взглядом старика Терентий сжался, с трудом выдавливая из себя слова, произнес торопливо:
– Ведь энто твои робяты Василь Христофорыча-то…
– Подь лучше без греха! – махая рукой, отодвинулся от него Зыков. – Ты чё несешь-то? Чё придумывашь?
– Они… своими глазами видел.
– Образумься, Терентий!
– Свят Бог! – перекрестился Ёлкин. – Лёшка и приложил колом.
Зыков помрачнел, взглянул из-под насупленных бровей:
– Дык Анисим же…
– Не бил он Кунгурова, – потупился Ёлкин. – Мы с ним за Василь Христофорычем побегли, я и поскользнулся. А тут как раз твои… Я лежу, а они насмехаются. Токмо на ноги-то поднялся, пробег маленько за Анисимом, а того и след простыл. Пока кумекал, чё да как, глядь, Кунгуров откеда-то вывертывает. А тут и твои подошли. Ну Никишка подсмеялся, дескать, шибко шустро старик бегает от лапотонов. А Стёпка с Лёшкой вокруг него ходют и частушки матерны поют. Василь Христофорыч и не сдержался, врезал Лёшке по уху да щенком обозвал…
– Дальше рассказывай, – подстегнул Зыков замолчавшего Терентия.
– Дык… Тут, как на грех, кол лежал, что Анисим кинул, кады мы к становому шли… Лёшка энтот кол хвать да Василь Христофорыча и ущасливил. Я как это дело увидал – и шасть домой. Так они ж, заразы, меня из избы вытащили, чуть к анбару вилами не прищучили. Еле жив остался, а со страху и на Анисима наговорил.
Зыков, все еще недоверчиво глядя на него, сурово спросил:
– Кто ж тебя заставлял?
– Дык они… Сыны твои. Говорю же, вилами прищучили и толкуют, мол, ежели чё, на Анисима покажешь. Это же вы, мол, с ним старика гоняли… Вот и наговорил на земляка свово, – еще ниже опустив голову, ответил Ёлкин.
– А теперь-то чё рот открыл? – не скрывая досады, произнес Зыков, и его губы плотно сжались.
– Грех на душу взял, она и болит, – пролепетал Терентий. – Измучался весь. Я ж не к приставу пошел, а к вам, Маркел Ипатьевич, родителю ихнему…
– А не боишься, чё сынам скажу? – разжал губы Зыков.
Терентий дернулся всем телом:
– Побойтесь Бога, Маркел Ипатич! Я же энто, тово, худа вам не желаю… Так, ради упреждения… Не сумлевайтесь, боле никому, как рыба молчал и молчать буду.
– Ну, ну… – многозначительно проронил Зыков, медленно поднялся и, не прощаясь, вышел из бани.
Терентий