Символ веры. Леонид Шувалов
раздражение.
Вытащив из серебряного ведерка со льдом тяжелую бутылку, Озиридов хмыкнул: какому идиоту пришло в голову назвать превосходное шампанское чуть ли не юридическим термином – «Карт-бланш»?
Шампанское и… неограниченные полномочия! Бред!
– Разливай, Иннокентьич, че на него смотреть! – хохотнул Лешка.
Озиридов наполнил бокалы.
– А кстати, где ваш меньшой?
Спрашивая, Озиридов намеренно избегал имен. Назвать братьев Алексеем Маркеловичем или Никифором Маркеловичем язык не поворачивался – убийцы. А назвать Лешкой и Никишкой, как то предлагали сами братья, это как бы ставить самого себя на одну с ними доску.
Лешка, снимая руку с обнаженного плеча Манечки, лениво переспросил:
– Степка, что ли?
– Ну да. Он, конечно.
– В Сотниково, – хмуро проронил Никишка.
– Ага, при папаше остался, – подтвердил Лешка. – Надежу имеет на скорую кончину родителя. Я-то кумекаю, опростоволосился брательник, дюже папаша у нас крепкий. Годов двадцать еще протянет, не менее.
– Ладно тебе, – буркнул старший брат. – Ботало!
Из общего зала донеслись звуки задорной музыки. Никишка, пошатываясь, поднялся из-за стола, подошел к дверному проему, отдернул тяжелую, бордового бархата, гардину. Постоял с нелепой улыбкой.
– Мамзельки канкан пляшут, – обернувшись, сообщил он. – Айда, Леха, сблизи на ляжки поглазеем.
Лешка осклабился, облапил Манечку:
– Нам Манюня тута еще шибче отчебучит. Покажет, какие я ей ноне чулочки задарил.
Манечка слабо оттолкнула его:
– Иди ты…
– Шутю! – дурашливо пугаясь, отпрянул Лешка и повернулся к Озиридову: – Идем, Иннокентьевич, поглазеем!
Выпитое почти не подействовало на присяжного поверенного, но тем не менее он ответил совсем пьяно, сильно заплетающимся языком:
– Канкан – непристойный французский танец. Не пойду.
– Как хочешь, Иннокентьич, – хмыкнул Лешка, вслед за Никишкой выходя из кабинета.
Едва за ними опустилась гардина, как Озиридов не мигая уставился на Манечку:
– Не ожидал, что ты до такой степени опустишься…
– До какой? – спокойно уточнила Манечка.
Ромуальд Иннокентьевич задохнулся от возмущения. Зеленоватые же глаза Манечки смотрели на него спокойно и насмешливо.
– До какой же? Договаривай, Ин-но-кенть-ич!
Озиридов скомкал салфетку, отшвырнул ее.
– Как ты могла связаться с этими подонками?
– Обнакновенно, – подражая Лешкиному говору, развела руками Манечка. – Так же, как и с тобой.
– Прекрати паясничать! И не смей проводить подобные параллели!
– А чем, собственно, ты отличаешься от Лешеньки? – вынимая из озиридовской коробки папиросу, ровным голосом спросила Манечка.
Ромуальд Иннокентьевич больно сжал ее запястье. Манечка негромко проронила:
– Отпусти.
Отбросив