Замыкающий (сборник). Валентина Сидоренко
пороге возникла прямая и твердая, как штырь, Варвара, молча глядевшая на своего мужа, Петр Матвеич с трудом узнал ее. Яшка молча вылез из-за стола и пошел к порогу – согнутый, припадая на ноги всем телом. Надев на себя телогрейку, он стукнул по карманам, обнаружил тушенку и, подумав, молча прошел к столу и сунул еще банку в другой карман. Мимо Варвары он не прошел – проскользнул.
– Как под конвоем, это самое, – басом вдруг сказал Витек, грустно глядя на супругов через окно. – Хорошо, что я развелся…
Они посидели молча еще, и Витек пошел воровать козу Райку, повертевшись почему-то перед этим у зеркала.
Петр Матвеич остался один и не знал, что делать. Он попытался встать, но не смог, попробовал дотянуться еще до рюмки и разлил водку. В это время дверь распахнулась, и он услышал крик. Обрадовался, потому что крик был пронзительный и чистый, как у Нюрахи. Но это была Надежда. Вернее, у него двоилось в глазах. То казалось – Нюраха, то Надежда. Надежда-Нюраха трясла его за плечи, он не понимал, что ей от него надо. Он хотел назвать ее по имени, но боялся перепутать. О том, что женщин путать по имени небезопасно, он помнил даже пьяный. А она кричала, плакала, даже стукнула его по голове сапогом, отчего он повалился на пол и все пытался ее успокоить. Но потом махнул рукой и сдался угарному туману, плотно обступившему его со всех сторон.
Спал он тяжело и беспробудно на крашеном холодном полу, раскинувшись руками и ногами, и по-мужицки, с присвистом, храпел. Проснулся рано от холода. Глянул по привычке в окно и удивился тому, что стекло разбито и что в дыре не рябинка, а черемушка.
Он сел на полу и увидел Надежду, нахохлившуюся и серенькую, как воробышек. Значит, это была Надежда, вспомнил он, и похолодел.
– Дядя Петя, что вы наделали? – горько сказала Надежда.
– Что, Надь? – негнущимся языком прошептал он.
– А вот что. – Она показала на разбитое окно.
– Это что, я?!
– Это теть Нюра, – холодно ответила Надежда и ушла в горницу.
Петр Матвеич вскочил, подошел к окну. Через дыру тянуло утренним холодом и на траве лежала белая крупка майского утренника. Он простонал и сел на стул, обхватив руками низко склоненную голову:
– Че ж теперь будет-то?! – вздохнул он.
– Да уж было, – горько ответила Надежда.
Она вышла из горницы в пальто и возилась у печи, выгребая золу. Когда дрова в печи затрещали, она не закрыла печь, а глядела на огонь. На строгом ее, напряженном от внутренних дум лице играли огненные блики. Стол был пуст и прибран, пол помыт, только там, где спал Петр Матвеевич, оставался несвежий островок.
Петр Матвеич представил, как Надежда обмывала вокруг него, закашлялся.
– Досталось тебе, – посочувствовал он.
– Да уж, досталось. – Она вдруг всхлипнула. – Вас бы так. Или уже привыкли?
– Кто?! Ты о чем?
– О том, как она материла меня. На все Почекалово кричала. Теперь все знают, какая я сучка. Кирпичи в окно швыряла. Теперь мне по деревне не пройти.
– Пройдешь!
– Нет