Исчезновение Эсме Леннокс. Мэгги О`Фаррелл
Уильяма Сатклифа,
Викторию Хоббс,
Мэри-Энн Харрингтон,
Рут Мецштейн,
Каролину Гольдблатт,
Кэтрин Тоуль,
Альму Нерадин,
Дейзи Донован,
Сюзан О’Фаррелл,
Кэтрин О’Фаррелл,
Бриджет О’Фаррелл,
Фен Боммер
и Маргарет Бриндл Ридьярд.
Работая над книгой, я многое почерпнула из работ «The Female Malady: Women, Madness and English Culture, 1830–1980» Элейн Шоуолтер (издательство Virago, London, 1985) и «Sanity, Madness and the Family» Р. Д. Леинга (издательство Penguin, London, 1964).
Вглядись в Безумца – иногда
Он чуть ли не пророк —
А Слишком Умных глас толпы
Безумцами нарек.
Нормальным признан тот,
Кто ладит с Большинством —
Бунтарь же – под замком сидит
И на Цепи притом[1].
Я не смогла бы наслаждаться счастьем,
основанным на лжи и несправедливости…
Разве это настоящая жизнь?
Начнем, пожалуй, с бала. У дальней стены две девушки. Одна сидит на стуле, открывая и захлопывая бальную книжку руками в перчатках. Другая стоит рядом и смотрит на танцоров: пары кружатся, каблуки отстукивают ритм, как барабаны, юбки закручиваются водоворотами, пол подпрыгивает. Последний час уходящего года, за окнами – ночная тьма. Та, что сидит, в светлом, другая – в алом платье, будто с чужого плеча. Перчатки она потеряла. Так все начинается.
Или нет. Возможно, все начинается раньше, до бала, прежде, чем надеты лучшие наряды, пока свечи не зажжены, а пол не посыпан песком, прежде, чем настал год, чей уход они празднуют. Кто знает? Все равно все кончится зарешеченным окном с маленькими, в два пальца шириной квадратиками между металлическими перекладинами.
И если Эсме глядит, не мигая, вдаль, с ее зрением что-то творится: решетка размывается, а то и вовсе исчезает. Тогда Эсме всматривается в истинное состояние вещей, остаются только она, деревья и дорога. И ничего между ними.
В самом низу краска с металлических перекладин облетела, и заметны старые разноцветные слои, как кольца срубленного дерева.
У нее за спиной женщина готовит чай для покойного мужа. Он умер? Или сбежал? Эсме не помнит. Другая женщина ищет воду, чтобы полить цветы, которые давным-давно завяли в приморском городишке неподалеку. Самые простые привычки держатся дольше всего: постирать, помыть, почистить, приготовить еду. Все великое и значительное уходит, остается лишь простое – нити, сшивающие лоскуты человеческой жизни. Девушка громко требует сигарет. Ее уже дважды предупреждали, и скоро, судя по всему, не миновать ей третьего предупреждения. А Эсме раздумывает: когда же все началось? Там, на балу, или еще раньше, в Индии?
Она ни с кем не разговаривает. Надо сосредоточиться, не пачкать мысли произнесенными вслух словами. В голове вращается калейдоскоп, и она не хочет, чтобы кто-то заметил, когда картинка сложится как надо.
Фшш, фшш. Стоп.
Значит, в Индии. В саду. Ей года четыре, она стоит на верхней ступеньке лестницы, на заднем крыльце.
Покачиваются ветки мимозы, кивая головами, осыпая лужайку желтой пылью. Если пройти по поляне, на траве останется след. Она чего-то хочет. Но не знает чего. Как будто чешется, а почесать – не дотянешься. Пить? Позвать няню? Ломтик манго? Потирая комариный укус на руке, она касается голой ступней желтой пыли. Где-то рядом сестра прыгает через скакалку, слышно, как шлепают по земле ее ноги и посвистывает в воздухе веревка. Хлоп – вжик – хлоп – вжик – хлоп – вжик.
Эсме склоняет голову набок и прислушивается: щебечет птица – фрр-чив-чив-фрр, мотыга с глухим стуком врезается в грядку – бум, бум. И звучит мамин голос. Слов не разобрать, но голос точно мамин.
Эсме спрыгивает со ступеньки и бегом огибает бунгало. У пруда с цветущими лилиями мама склонилась над столом и разливает чай. Отец покачивается в гамаке. Края их белых одежд слабо колышутся в душном мареве. Эсме прищуривается и смотрит сквозь ресницы, пока родители не превращаются в неясные формы: мать кажется треугольником, а отец – прямой линией.
Считая про себя, девочка идет по лужайке и на каждом десятом шагу подпрыгивает.
– Ох, – поворачивается к ней мать. – Ты не спишь?
– Я проснулась.
Эсме стоит на одной ножке, как птицы, которые слетаются к пруду поздно вечером.
– Где твоя няня? Где Джамила?
– Не знаю. Можно мне чаю?
Мать медлит с ответом, расправляя на коленях салфетку.
– Милая, лучше…
– Дай ей, раз просит, – говорит отец, не открывая глаз.
Мать наливает чай в блюдце и протягивает Эсме. Поднырнув под руку матери, девочка забирается к ней на колени. Кружева царапают детскую
1
Пер. А. Кудрявицкого.