Берег мой ласковый. Павел Кренев

      Гул все нарастал и нарастал. Будто не прекращался гром из гонимой к нему черной грозовой тучи.

      Сидя около своего пулемета, Силантий вспомнил сейчас, как всю жизнь активничал.

      Еще в Гражданскую вступил в комсомол, выступал среди шумных красноармейцев на собраниях. Потом в двадцать шестом поехал на областной слет и там в числе лучших был принят в партию. Всегда брался за любое порученное дело, тянул лямку до конца, пока не достигал результата. Далеко пошел бы, да мешала ему его резкость в отношениях с начальством. Не любил, не терпел он неправды, лицемерия и подлости. А как пробиться в начальство, не обладая этими штучками?

      Да и то, с какой стати стали бы его повышать, когда ему говорят: здесь надо улучшить отчет, тут сделать приписку в показателях. А он вечно гоношился:

      – Не хочешь в морду за такие слова?

      Кому это понравится? Вот и сидел Батагов всю жизнь на средних ролях, числился в середнячках.

      Так и не стал бывший лихой красноармеец ни секретарем райкома, ни председателем исполкома. Хотя мог бы с его-то революционным прошлым…

      И отчего-то повисла тяжким, неизбывным грузом на душе чересчур запоздалая, крепко опечалившая его сейчас забота. В этот последний момент, когда шла на него танковая армада, вспомнилось ему вдруг, как ставши комсомольцем, снял он с себя серебряный крестик, надетый когда-то на его младенческую шейку сельским священником отцом Павлом Васильевским. Как в тридцать втором году по разнарядке парторганизации громил он деревенскую церковь, в которой вековечно находились святые мощи яреньгских чудотворцев Иоанна и Лонгина. Выбрасывал на улицу святые иконы…

      Сейчас он искренне не понимал, зачем он делал это? Зачем потерял где-то на запутанной житейской дороге святую православную веру, которой жили и укреплялись целые поколения предков-поморов?

      Он встал на колени, устремил лицо к небу, словно старался увидеть там, в синей дали Того, кого бросил и забыл когда-то в юности. И стал неумело, коряво и бестолково водружать на себя крестное знамение, стал молиться. Он давно перезабыл все молитвы, которые произносили его родители, которым учила его бабушка, которые и он лепетал когда-то, почти сорок лет назад.

      Сейчас он, упершись глазами в небо, посылал Ему слова своей молитвы:

      – Батюшко Господь и Ты, матушка Богородица, простите Вы меня, Христа ради, бестолкового придурка. Запутался я перед Вами. Глупый я, вот и все. Только Вы простите меня…

      Вспомнил сейчас Силантий простецкую, незамысловатую истину, которую раз сто слыхал у бывалых земляков, хаживавших на морской промысел:

      «Кто в море не бывал, тот Богу не маливался!»

      Ему был известен простой смысл этой поморской пословицы: будь ты хоть какой умелый да ухватистый мужик, не важно, верующий или же нет, но, когда в открытом море налетит на твой карбас шторм и порвет на тряпочки парус, да как начнут шквалы кидать лодку из стороны в сторону, как легкую дощечку, и,