Оборотная сторона холста. Любовь Шапиро
напечатанные листы.
«Ты меня так любил. Во всяком случае, ты убеждал меня, что нас может разлучить только смерть. На самом деле ты меня просто не видишь. Кто я? Я была в тебя влюблена всегда. Кто меня тебе заменяет, а я лишь талантливо делаю вид перед всеми, что всё хорошо! Я много раз хотела поговорить с тобой, но ты только пил и не слышал меня. Услышь, пожалуйста! Моему терпению приходит конец. 1943 год. Брянск.
Кто написал эти отчаянные слова и кому? Пишущая машинка была старая. В ней западали почти все буквы, а лента и вовсе истерлась. Слепой текст, с пропущенными и перепутанными буквами. Зато мысли были очень ясные и безысходные. Где-то я уже видела такую раритетную машинку, которая почти не печатала. Но где? Вспомнить не могла.
Я закрыла глаза и услышала стук пишущей машинки. Мы на даче, которую снимали каждое лето в «Челюскинском», неподалеку от Дома творчества художников, куда отец ходил рисовать и общаться со своим друзьям. Кто же печатал? Я была маленькая и видела в окно только руки, быстро бегающие по клавишам и слова проклятий в адрес старой непочиненной машинки.
С нами на даче, помимо нашей семьи, жила мамина подруга и ещё мамина родственница. Кроме того, приходили гости, которым тоже необходимо было воспользоваться старым аппаратом. Может, эта была хозяйская машинка. Тогда почему эти листки датируются 43-м годом и хранятся у нас.
Я начала подгребать листки. Все они датировались одним годом, но содержание становилось жестче. «Ты предал всё! – Родину, меня, мою веру, я больше терпеть не стану. Ты избил меня вчера за то, что я пошла к политруку и попросила его повлиять на тебя. К кому же мне ещё было идти? Ты предатель, я тебя ненавижу. Село «Вельское» 1943 г.
Где это село, кто эта несчастная женщина? Кто этот брутальный мужчина, которого она не может, или не хочет бросить? Пока я разобраться не могла. Решила, что стоит отложить чужую переписку. Я надеялась, что разгадка найдется. Я даже не представляла, как близкая была к цели. Просто у меня в голове было столько информации, что переварить её сразу я была не в состоянии.
Меня же никто не торопит. Что-то свербит в душе, помимо любопытства. Мне показалось на минуту, что я проживаю не чужую, а свою жизнь. Странное и тревожное ощущение. Но я хотела пройти этот путь до конца. В истории была и нежность, и суровость, и любовь, и ненависть. Такой объем сильных чувств я не переживала никогда. К тому же я надеялась найти ответы на некоторые и свои вопросы. Например, зачем отец держал коллекцию, сделанную из гипса кистей рук разных художников. В детстве она меня пугала. Став старше я спросила отца, зачем она тебе? Он усмехнулся и, посмотрев на свою правую руку, взял кисть Микеланджело с узловатыми, изуродованными подагрой пальцами, сказал, что и такими руками можно создавать шедевры. Больная правая рука, как мне казалось, не мешала рисовать отцу. Как много я не знала…. Стоит ли вникать в их жизнь? Не ворую ли я чужие судьбы? Какие странные вопросы стали приходить в мою голову, где долгое время всё было уложено по полочкам. Знания и чувства не перемешивались, и не мешали друг