Оборотная сторона холста. Любовь Шапиро
не знаю. Кофе у меня нет. Хотите, я схожу к соседке и попрошу.
– У меня есть. Я захватил с собой кое-что, – из пакета, который я не заметила, он стал метать конфеты, печенье и ещё какие-то сладости, кофе и, всё-таки, банку чая, Juri тоже прихватил.
– «Omnia mea mecum porto», – решила блеснуть я перед иностранцем.
– Нет, просто шел в гости.
– Вы уже неделю носите этот презент, или обновляете содержимое? – меня обидело его знание латыни. – У нас в магазинах таких изысков нет. Из Англии везли? Нет, вы боитесь наших продуктов. Я где-то читала.
– Нет, что вы! Я только сегодня принес и купил в «Березке», – молодой человек опять порыжел.
Почему-то я оттягивала момент принятия дневника Энни. Показалось, что ничего хорошего его прочтение мне не принесет.
– Ладно, давайте свой кофе. На самом деле, я тоже люблю кофе больше чая. Будем пить и разговаривать. Вы мне расскажете хоть немного о себе и своей семье. Мне не очень понятно, как были связаны мой отец и ваша мама. Почему вас зовут Юрий? Меня всё смущает.
– Меня тоже. Мама никогда не делилась ни со мной, ни с сестрой своим прошлым.
– Мама ваша русская, как я понимаю. Судя по вашему почти прекрасному знанию нашего языка, мама с вами разговаривала по-русски.
– Да. Я даже учился в университете на отделении славистики.
Мы опять замолчали. Медленно пили кофе. Я не знала, какие вопросы задавать, мой гость, видимо, тоже. Нужно было начинать сначала. А где оно? В этом дневнике? Или порасспросить английского Юрия об их житие-бытие в Лондоне.
– Слушайте, Анна, вы начните читать дневник, а я зайду через несколько дней, если вы позволите, мне очень любопытно, что нас связывает. Тогда мы и попробуем разобраться…
– Пожалуй, предложение мне подходит. У меня тоже возникли некоторые мысли, хочу проверить.
Juri быстро встал. Откланявшись, направился к двери, стараясь не прикасаться к пыльным и закопченным предметам.
Я была несказанно рада, что он ушел. Повертев дневник в руках, я пошла в отцовскую мастерскую. Она находилась под крышей нашего дома. Помню, как долго её выбивали. Если бы не напор матери, то не видать советскому художнику, раненому на войне такой чудесного вида из окна мансарды.
Начнем сначала. Что-то я должна найти, но сначала вернуться к детским воспоминаниям. Может, всё же открыть дневник Энни? Я села на сундук, принадлежавший ещё моему деду. Задумалась.
Что, собственно, я знаю о судьбе своей семьи. Генеалогического древа никто из моих родственников не создавал. Рассказов на тему «…а помнишь…» тоже не было. Нельзя сказать, что дедушка, бабуля, мама или папа были людьми мрачными. Вовсе нет. Мне всегда отвечали на заданные вопросы. Но вопрошать мне хотелось редко. Сколько себя помню, дома всегда было тихо и напряженно. Маме нельзя было мешать, она правила статьи о художниках и ещё занималась экспертизой картин. А это дело подробное, кропотливое, требующее особого внимания. Отец чаще всего бывал в мастерской, а до её получения сидел или стоял у мольберта в столовой и смотрел в окно. Так он мог простоять несколько часов.