Екатерина Великая. Владычица Тавриды. София Волгина
самые умные и самые добрые, самые голубые и самые глубокие глаза во всей империи.
Екатерина взволнованно, с чувством отвечала:
– Говори… Все, что ты говоришь, любо мне более всего в целом свете.
– Все сказал, что хотел. Ан нет, не все. У тебя еще прекрасные руки. Твои пальцы… – и он принялся целовать каждый из них.
– Гриша, зацеловал, хватит, хватит! Давай, я твои глаза поцелую, – просила Екатерина, с трудом вытягивая свои ладони из его рук.
– Что ж мои? Подумаешь – серые, один – так и совсем незрячий, – отвечал тот пренебрежительно.
– А вот я и его целую, так же, как и зрячий. Он тебя совершенно не портит. Для меня они самые необыкновенные.
Потемкин засмеялся.
– Хорошо, тогда я скажу, что твои – самые… неотразимые.
– Неотразимые? Как сие понимать? – счастливо вопрошала Екатерина.
– Как? Ну, вот зрит тебя человек, матушка моя, будь то человек мужеского пола, али женского, и сразу чувствует: он пойман, не хочет отводить своего взгляда. Вот я бы смотрел бы и смотрел на тебя! А в чем дело? В том, что глаза Ея Величества разят в самое сердце.
Екатерина шутливо отреагировала:
– Ну, не пугай меня, сердце мое, глаза, как глаза…
Протянув руку к низкому столику, она взяла маленькое, с инкрустированной серебряной ручкой зеркало, кокетливо поводила у глаз.
– Глаза, как глаза, – паки резюмировала она. – Мне нет дела, как их другие воспринимают, лишь бы они тебе были любы.
Отложив зеркало, она еще с минуту оглядывала и расцеловывала своего красавца и, наконец, вспомнив, что они с Григорием собирались позировать художнику, поднялась с его колен.
– Пойдемте, милый граф, покажемся нашему художнику. Посмотрим, как он сумел передать наши глаза на полотне.
Она боялась, что Григорий откажется идти, понеже его всякий раз надобно было уговаривать: не хотел Потемкин никакого своего изображения.
Но Потемкин встал, застегнул мундир, который, украшенный Андреевской лентой, демонстрировал его могучую фигуру во всей красе. Екатерина, залюбовавшись, с трудом удержалась, паки не прильнуть к нему.
Григорий несколько раз провел гребнем по волосам и был готов. Обернувшись к ней, весело позвал:
– Что ж, царица сердца моего, пойдем, посмотрим на портрет. Уж не знаю, как мои глаза, но твои никогда никакая кисть не сможет доподлинно передать. Их надо видеть живыми.
В дверях Екатерина остановилась, взяла его за руку, посмотрела на него тем самым неотразимым своим взглядом, молвив:
– Счастье ты мое! За что мне такое счастье!
Что Потемкин неодолимый ревнивец, Екатерина прочувствовала с первых же дней. Он не спускал с нее глаз, и она остерегалась лишний раз милостиво улыбнуться какому-нибудь более-менее молодому офицеру. Поскольку, увидев таковую, обращенную не к нему улыбку, Потемкин резко отворачивался и начинал грызть ногти.
Его покои находились прямо под спальней Екатерины. Поднимался он к ней в будуар по винтовой лестнице. Хотя они виделись едва ли не ежедневно, они бывало, находясь в соседних