Американский доктор из России, или История успеха. Владимир Голяховский
нет. После операции мы все перчатки проверяем на дырки, если находим дырку – заклеиваем, а потом сушим и стерилизуем для следующей операции.
– Но это же Средневековье! Как они вообще здесь оперируют?!
Когда сестра пододвинула к нам столик с инструментами, мы с Нилом переглянулись: на нем не было и половины того набора, который мы привыкли иметь под рукой в Америке. Там сестра стоит в окружении трех столов с инструментами, а иногда на операции необходима работа двух сестер. Я подумал: «Как мы справимся?..»
Все это было похоже на специально инсценированную фразу академика Сахарова о нищенском уровне советской медицины. На самом деле так и выглядело ее повседневное состояние.
Плохими скальпелями, но мы все-таки сделали разрез кожи и начали операцию. Нил втихомолку ругался:
– Черт знает, что за инструменты!.. Как они могут ими оперировать?.. В следующий раз привезу свои…
Наш коллега, русский доктор, не знал английского, но по тону Нила догадался, что американец недоволен. Я видел, как над белой марлевой маской у него грустнели глаза. Когда мы вышли из операционной, он сказал:
– Я понимаю, конечно, что наши условия хуже ваших, но это не наша вина, а наша беда.
И добавил, вздохнув:
– Ничего не поделаешь…
Вот так всегда в России говорили: «Ничего не поделаешь». А надо было бы что-то делать, чтобы все было не так плохо.
Потом мы с Кахановицами раздавали подарки больным детям. Армянские пострадавшие лежали вместе с другими ребятишками, и нельзя было обижать их. Мы с женой Кахановица и местными докторами быстро распределили все вещи, разложили по кучкам на трех столах и раздавали их всем без разбору. Дети были явно смущены обилием и яркостью заграничных подарков. Те, кто мог ходить, быстро отбегали, взяв их в охапке, и хвастались друг перед другом. Тем, которые не могли встать с постелей, мы раскладывали подарки на кроватях и тумбочках. Чуть в стороне стояли доктора, сестры и санитарки, аплодируя после вручения каждого подарка. Получилось что-то вроде веселого детского праздника.
Потом санитарки подходили ко мне и тихо шептали на ухо:
– Зря эти ваши американцы так стараются. Вы уедете, и половину вещей наши же сотрудники разворуют, или возьмут себе, или отнесут на продажу на рынок.
Дух взаимной подозрительности, культивируемый советской властью, оставался прежним. И традиционное русское воровство и обман тоже еще долго не попадали под горбачевскую перестройку (потом мне приходилось узнавать, что из миллионных пожертвований вряд ли и половина досталась тем, кому адресовывалась). Я не переводил Кахановицам, что говорили санитарки, – мне было стыдно за людей моей прежней страны.
Но услышав это, я отвез часть вещей в Филатовскую детскую больницу, где когда-то учился хирургии. Там тоже лежали жертвы землетрясения.
Из-за долгих задержек с получением груза мне не удалось полететь в Армению вместе с Кахановицами.
Два скучных вечера я провел с тещей и компенсировал это общением с друзьями.