Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1. Сборник
как командир отдельной части: он нигде долго не служил, постоянно кочевал из части в часть и более был занят собой и своею литературой, чем службою. Это назначение разлучило меня с Толстым.
Тут, во время командования горною батареей, у Толстого скоро и произошло первое серьезное столкновение с начальством. Дело в том, что, по обычаю того времени, батарея была доходной статьею, и командиры батареи все остатки от фуража клали себе в карман. Толстой же, сделавшись командиром батареи, взял да и записал на приход весь остаток фуража по батарее. Прочие батарейные командиры, которых это било по карману и подводило в глазах начальства, подняли бунт: ранее никаких остатков никогда не бывало и их не должно было оставаться… Принялись за Толстого. Генерал Крыжановский вызвал его и сделал ему замечание. «Что же это вы, граф, выдумали? – сказал он Толстому. – Правительство устроило так для вашей же пользы. Вы ведь живете на жалованье. В случае недостачи по батарее чем же вы пополните? Вот для чего у каждого командира должны быть остатки… Вы всех подвели». – «Не нахожу нужным оставлять эти остатки у себя! – резко отвечал Толстой. – Это не мои деньги, а казенные!» После бурного объяснения Крыжановский отнял у графа Толстого горную батарею[67].
Сдав батарею, Толстой должен был явиться к начальнику всей артиллерии Севастополя, генералу Шейдеману. (Это про него-то в своих стихах писал Толстой, подлаживаясь под солдатский язык: «А как Шейсман генерал в море пушки затоплял… вовсе неглубоко, вовсе неглубоко»[68]). Лев Николаевич не торопился являться, а когда явился (это было уже после отступления с Южной стороны на Северную), то генерал Шейдеман напал на него со словами: «Что вы так опоздали? Вы должны были явиться раньше!» Толстой же, не смутившись, отвечал: «Я, ваше превосходительство, переправлялся через реку… Думал, затоплять ли орудия?» (намек на действия генерала Шейдемана)[69].
Подобных столкновений с начальством было в Севастополе у графа Толстого много: он сам про них рассказывал, или о них передавали офицеры ‹…›.
Насколько любили Льва Николаевича сослуживцы его, видно уже из того, что однажды у меня за обедом, на Екатерининской улице Севастополя, я при Толстом обратился к товарищам со словами: «Господа! дадим слово не играть с Толстым! Он вечно проигрывает. Жаль товарища!» Толстой же на это преспокойно ответил: «Я и в другом месте проиграюсь». И действительно, как только мы перестали с ним играть, он стал уходить в город и играть с пехотными и кавалеристами, а после нам же рассказывал, как те его обыгрывали.
Толстой был бременем для батарейных командиров и поэтому вечно был свободен от службы: его никуда нельзя было командировать. В траншеи его не назначали; в минном деле он не участвовал. Кажется, за Севастополь у него не было ни одного боевого ордена[70], хотя во многих делах он участвовал как доброволец и был храбр. В «аристократию» Толстой не лез, любил поговорить по душе, умно; недалеких товарищей, вроде Проценко, сторонился. С солдатами Толстой жил мало, и солдаты его мало
Столкновение именно с Н. А. Крыжановским, тем более в такой резкой форме, мало вероятно. Известно, что Крыжановский, зная авторитет Толстого как военного писателя, поручил ему в конце августа 1855 г. составить донесение о последнем бомбардировании Севастополя и взятии города неприятелем (см.
Я очень рад, что выдумал ящики зарядные, которые будут стоить целковых 100 с лишком» (
Действительно, Шейдеману было поручено затопить 90 орудий в море, чтобы они не попались неприятелю. Он затопил их неглубоко, так что все они попались в руки врагам. И я затопил 4 орудия своей батарей. Это было во время отступления с Южной стороны на Северную (
Помета Толстого: «Ничего не было» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 172).
Толстой был награжден «за отличную храбрость и примерную стойкость, оказанные во время усиленного бомбардирования» Севастополя орденом Св. Анны четвертой степени с надписью «За храбрость».