Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2. Сборник
Татьяной вернулся из Бегичевки, где помогал голодающим[20]. Вскоре приехала из Москвы и Софья Андреевна.
Толстой стал рассказывать мне и другим, его встретившим, о тех тяжелых сценах, которые видел он в местах голодовки, где устраивал народные столовые. По поводу этих столовых он ездил в Тулу, к губернатору. Однако, когда я стал его расспрашивать, он махнул рукою и сказал: «Тут ничего не расскажешь! Надо самому все видеть на месте» ‹…›.
Начался разговор о художнике Ге, пишущем картину «Распятие Христа»[21] (у Ге Христос распят на особом, низком кресте, упирается пальцами ног в землю). По замечанию Льва Николаевича, так именно и должно было быть в действительности. Я рассказал Толстому о том, как Брюллов поступил со своим натурщиком, чтобы написать распятие. Мне передавал художник М. Е. Меликов, учившийся у Брюллова, что тот привязывал веревками к кресту голого натурщика, чем вызывал страдания последнего, зато щедро платил ему. Толстой возмутился. Ге, по его словам, пользуется моментальной фотографией с натурщика, привязанного на непродолжительное время к кресту.
Я напомнил Толстому об Апухтине. Лев Николаевич получил от него письмо[22], но не дочитал его до конца (Апухтин укорял Толстого в отпадении от православия, в измене культуре и т. п.). Толстой бранил Апухтина и как человека, и как поэта. Он говорил: «У Апухтина расплывчатые образы. Стих его не сжат, не выкован. Ни одного истинно поэтического сравнения. Все выдумано» ‹…›.
Толстой поймал меня на том, что, по его предложению, я не смог прочесть наизусть ни одного стихотворения Апухтина. Это будто бы служит доказательством того, что муза Апухтина не оставляет памятного впечатления. Когда я привел ему содержание стихотворения, в котором смерть матери констатируется тем, что она остается бесчувственной, когда ей на грудь кладут ее ребенка, Толстой с негодованием воскликнул: «Какая бессмыслица! Какая риторика! Где же здесь поэзия?… Все выдумано! Все заранее сочинено!» ‹…›
С утра гулял по яснополянскому парку. Лев Николаевич посылал человека искать меня. По его просьбе написал прошение двум крестьянам в съезд уездных земских начальников. Крестьяне приговорены к тюремному заключению за мошенничество и с улыбками сознались мне в том, что действительно сплутовали. В тот же день я сообщил Льву Николаевичу, что ведь крестьяне-то виноваты. Он ответил: «И я в этом не сомневаюсь. Но виноваты не они, а обстановка. Ведь этот немец, с которого они хотели вторично взять деньги, изнурял их работою под землей, тянул из них все силы ‹…›.
Т. А. Кузминская, несмотря на мои просьбы, начала при Толстом разговор о моем рассказе «Против убеждения»[23]. Ей, видимо, захотелось сделать мне неприятность, так как она знала уже, что рассказ мой Толстому не понравился. Лев Николаевич сказал, что он был возмущен этим рассказом. «Позвольте мне объяснить…» – начал было я. «Никаких оправданий! – отрезал Толстой. – Если бы ваш герой засек солдата, то это было
Неточность. Толстой вернулся из Бегичевки, где занимался организацией помощи голодающим, 13 сентября 1892 г. (
Речь идет о картине Н. Н. Ге «Распятие».
Письмо А. Н. Апухтина опубликовано: Литературное наследство. Т. 37–38. С. 441–442.
Под таким названием рассказ был помещен в 1892 г. в «Вестнике Европы». В сборнике рассказов, изданных Жиркевичем в 1900 г., он, по совету А. П. Чехова, дал ему новое заглавие: «Розги». Рассказ показался Чехову рутинным по своим художественным приемам, но образ центрального героя был им одобрен (см. его письмо к Жиркевичу от 2 апреля 1895 г.).