История нравов. Галантный век. Эдуард Фукс
так как только они позволят нам объяснить неодинаковость культурного уровня в разных странах. Почему культура французского абсолютизма сияла таким ослепительным блеском? Почему она стала прообразом, вызывавшим восторг во всей Европе? Почему в Германии север так отличался от центра?
Абсолютизм восторжествовал сначала в Испании, и здесь – почти столетием раньше, чем в остальных странах, – зародилась и абсолютистская культура. Первое, что создала Испания, был образ неприступного величия. Эта особенность объясняется тем, что в Испании власть абсолютного монарха была относительно наименее ограниченной, и потому здесь представление о величии, тип величественного монарха могли быть доведены до крайности и стать прообразом для всех стран и времен. В начале XVII века формы французского абсолютизма стали рядом с испанскими, а французский этикет и французские нравы стали повсюду задавать тон. Испания обанкротилась, и ее мировая роль перешла к Франции. Франция довела до апогея то, что Испания начала. Законы французского двора заимствовались теперь всеми дворами. Так как тем временем борьба за власть окончилась всюду победой абсолютизма, то победное шествие французского абсолютизма было гораздо грандиознее испанского.
Так создались повсюду предпосылки для абсолютистской культуры.
Даже французский язык становится теперь международным, принимается не только дворами, где официально не говорят ни на каком другом языке, но и в «обществе» этот язык становится обязательным для всякого, кто хочет считаться образованным. Поэтому даже мещане говорят во всех странах на языке, состоявшем наполовину из французских слов и выражений. Нигде никто не говорил без того, чтобы не употребить несколько французских фраз. И то же самое в литературе. В высших слоях бюргерства детям нанимали французских гувернанток, обучавших их с малолетства французскому языку и французским нравам. Походка, манеры, поведение – все должно было быть французским, если хотело претендовать на светскость. Только французское достойно удивления и подражания, все родное достойно презрения.
Если в таком обезьяньем подражании всему иностранному выражается, вообще говоря, факт полного подчинения доктрине могущественного французского победителя – официально Франция господствовала над миром, – то все же при оценке этого явления не следует все валить в одну кучу. Если, например, немецкие ученые также подражали всему французскому, то здесь обнаруживается нечто иное, а именно «первая попытка прогрессивных элементов общества помочь своему классу выйти из бездонного болота его бытия».
И это нетрудно понять.
Во Франции княжеский абсолютизм сделался могущественнее, чем во всех остальных странах, так как здесь он располагал наиболее богатым экономическим источником и здесь концентрация политической власти достигла своей наиболее последовательной формы. Париж, где была сосредоточена центральная власть, к тому же не был искусственным