Одиннадцать дощечек. Юрий Гордиенко
успеют откопать.
Лишь подтвердит
Казенная бумага,
Что найдены
Под рухнувшей стеной…
Скажи мне,
У подножья Копетдага
Ты и теперь
Согласна жить со мной?
1957
Афродита
Как, однако, живуч
Скептицизм в человеке!
Он родился во мне
Перед классной доской.
Думал я: что плетут
Эти древние греки
О какой-то богине
Из пены морской?
Чудаки!
Но, считая себя эрудитом,
По-мужски свои волосы
Дыбя ершом,
Я запомнил,
Что звали ее Афродитой
И что в книгах
Рисуют ее нагишом.
Лишь вчера
Я поверил тем грекам,
Не прежде,
Бросив книги, друзей
И уют городской,
В сорок лет
На пустынном
Ночном побережье,
Когда ты выходила
Из пены морской.
1958
Зимняя сказка
Когда-то
в теплой кухне, при огне,
уставшему кататься на салазках,
мне бабушка
рассказывала сказку
об очень дальней
северной стране.
На старой – шаль
и мягкой шерсти козьей.
Она сидит
в своей спокойной позе.
И верилось, что бабушка права:
что звуки
замерзают на морозе
и льдинками
становятся слова,
что можно их
везти с собой в карете
за сотни верст,
и если, говорят,
внести в тепло
немые льдинки эти,
они оттают и
заговорят…
Я стал большим,
я в мир ушел из дома.
И побывать
пришлось однажды мне
в той,
по рассказам бабушки знакомой,
в той очень дальней
северной стране,
где ты жила…
Что было между нами?
Обутые в мохнатые кисы,
бежали, чтоб согреться, за санями
и терли побелевшие носы.
Я помню смех твой,
ласковый и тихий,
поющие по снегу полоза,
твои большие,
как у оленихи,
с огромными ресницами
глаза…
Весной, когда
сломала с громом льдины
и в океан их вынесла река,
простились мы,
и я легко покинул,
охотничий поселок в три дымка.
Слова любви твоей,
твоей печали,
из песни той,
что пела ты, грустя,
казавшиеся льдинками вначале,
оттаяли в душе
и зазвучали
в краю ином
и много лет спустя.
На даче, в Подмосковье,
при огне,
уставшему кататься на салазках,
я внуку пересказываю сказку
об очень дальней
северной стране.
Я говорю,
в привычной сидя позе
и