Рукопись русского. Книга вторая. Буча. Елена & Михаил Крамер
вышла к нему, смотрит на сына – сказала б ласковое, а не может. Иван чувствует ее взгляд, понимает – хочет она оградить его, уберечь от расспросов, да пьяных разговоров. Только, что ни скажи, Ивану все в грудь, в грудь отдает. Мать-то знает, молчит поэтому. Постояла и пошла в дом.
– Не застудись сынок, после бани ведь. К вечеру свежо тянет.
– Ща, мам, приду.
Долго сидели мужики, пока все не спели.
В конце, когда расходились, плясать народ пошел, и кто-то уже на улице звонким хулиганистым голосом выдал:
– А у миленка у мово, а рубаха пестрая. А ничаго, шо пестрая, была бы шишка вострая.
Дальше, как с цепи… по всему селу. Так оно и жить веселее, когда с матерком да пошлятинкой.
Долго Иван ворочался – все заснуть не мог.
Терзала его ночь.
Уснул, и снилось ему всякое – с трататаканьем, с голосами и свистом – суматоха, шум-переполох, одним словом.
За первый месяц после «дембеля» Иван «наел сала», как старший Болотников выражался, раздобрел, округлился в плечах. Попьянствовал пару дней – надоело. Стал с отцом копаться в делах по хозяйству. Руки мозолями ободрал – заросло, зарубцевалось быстро.
Болота все тянет за рукав: пойдем, сосед, водки пожрем, наших помянем! Болота «афганец». Ноги у него правой нет по колено.
Когда Иван учился в пятом классе, к ним на 23 февраля в школку Болотников старший приходил. Орден, Звезда, на пиджаке. Учительница сказала, что Болотникову от государства выделили квартиру как воину-интернационалисту. Школьники Болотникова поздравляли: девчонки дарили цветы – красные тюльпаны, а мальчугня стояла рядом и заворожено, как и положено глядеть на героев, смотрела на белоглазого дядьку с отвисшим животом и проплешиной в полголовы. Дядька морщился, тер себя по лысине, а когда, заговорил, пахнуло от него знакомым по-деревенски – таким, что и рассолом с утра не заглушить. Про войну рассказывала учительница, как честно выполняли наши земляки интернациональный долг. Иван только тюльпаны и запомнил, лысину Болотниковскую, а еще – когда брючина задралась, под ней вместо ноги оказался оранжевый протез, и в половину его натянут носок черный с дыркой.
Жорка младший почти догнал Ивана в росте. Худющий. Кадыком двигает, баском к брату. Не срослось у них. Жорке с братом бы потолкаться, поспорить о том, о сем. Старший же, да солдат-воин! Сторонился младшего Иван. Надумал себе чего-то там Жорка – отстал, затаил на брата обиду. Так они и жили – каждый о своем. Только за столом и сидели рядом. Мать льет с половника одному, другому. Вздыхает про себя. Отец младшего подгоняет: живей лопай, да дуй к бане, там улей недокрашенный. Ивана будто не видит. Отец суров. Да как теперь повысить голос на такого геройского сына?
В середину лета Иван уехал в город поступать в техникум на механизатора широкого профиля. Болотникова старшего в свое время приняли в институт без экзаменов, как «афганца», да вылетел он со второго курса по врожденной безалаберности. Иван, когда поступал, еще денег приплатить