Прибой незримый сердца. Светлана Глинская
вечно изменяющейся материи, только меняет свои формы. Самая волнующая форма – это миг, предшествующий появлению первой зелени на черноте якобы мёртвых древесных развилок.
Помнишь ли ты тот вечер, когда впервые назвал меня Солнышком? – вечер был непроглядно синим, вопреки лучистому, мягкому и тёплому этому слову, сошедшему с твоих уст и логически созвучному яркому летнему дню, вечер, навсегда ушедший и ставший нашей историей. «Солнышко» прозвучало пианиссимо, но озарило меня изнутри, и я словно осветила собою весь мир, которым была тогда твоя маленькая, уютная комната, словно от меня во все стороны шли лучики, и твоё лицо озарилось в ответ. Я увидела его внутренний свет – свет любви.
Мы были молоды, мы были счастливы и полны надежд, а впереди нас ждала целая жизнь.
Раннее утро. Отчего-то не спится. Так спокойно и тихо… За окном предрассветное бледное небо с низко нависшими белесоватыми облаками. Открываю окно, привычно улыбаюсь наступающему дню. Я научилась этому не сразу, но этот навык помогает ощутить радость жизни: этот опыт многократно ею проверен.
Накинув шаль, выхожу на балкон. Воздух свеж и прозрачен, дышится легко. Сегодня мне легко, не знаю, отчего, и я снова улыбаюсь миру.
Сегодня особенный день, я в этом уверена. Почему это так, я не знаю и не хочу об этом думать. Я не жду каких-то событий, не стараюсь что-то предугадать или предусмотреть: я принимаю жизнь такой, какова она есть, такой, какой она приходит ко мне. Такой, какой она преподносит мне себя. Мне кажется, я столько пережила, что этого хватило бы на несколько жизней. Хотя, конечно, смотря с чем (или кем) сравнить… Не могу сказать (попросту не припомню), как давно я поняла непростую-простую истину: на свете нет ничего, что подлежало бы единственному толкованию полными противоречий нами. Это только кажется, что у всякого понятия есть строгое определение, данное ему человеком, полагающим себя осведомлённым. Ничего подобного! Вариаций великое множество – вот это и есть истина.
Иногда я размышляю о своем желании докопаться до сути вещей, которую не знаю, но с завидной регулярностью пытаюсь понять (правда, со временем это происходит со мной всё реже); вот бы предпринять ещё одно, небольшое усилие, – завеса спадёт, и я обрету знание… Но снова и снова неуловимо оказываюсь мыслями у самых истоков… Впрочем, нерасшифрованность большинства прожитых дней остаётся по-прежнему в неизменном виде, с годами приходит лишь осознание незначительности любого опыта как переживание на метафизическом уровне. В этом контексте и печаль, и одновременно испытываемое облегчение удивительным образом удерживают на плаву. И истина где-то рядом, вот-вот найдётся: кажется, стоит только захотеть…
Когда я думаю о тебе, отчего-то становится хорошо. Наверное, поэтому я нередко возвращаюсь к тебе мыслями. Нет, не к тебе – я возвращаюсь к тому человеку, который должен был быть тобой. К тому, которого я придумала и который всегда жил и живёт во мне. Быть может, моя придумка – это часть тебя, а может, и наоборот…
Так было всегда. Не стало исключением и это утро. Как странно! – ведь говорят, утром всё забывается, мир видится иначе. Но почему-то думки о тебе всегда приходят вовремя.
День нашего знакомства был ознаменован долгожданным событием: меня зачислили на первый курс выбранного мной факультета историко-архивного ВУЗа. Эта потрясающая новость стала вознаграждением за несколько лет плотной напряжённой подготовки, которые не прошли даром. Молодость вкупе со счастьем наполняли меня, словно даровав мне крылья, я пребывала в эйфории и порхала бабочкой; вообще день был удивительно летучим.
Накануне прошёл сильный дождь. Наступило утро, солнечное, омытое прохладной дождевой завесой. Я вышла из дома и сразу окунулась в лето, почувствовала его и мысленно улыбнулась себе. Напряжение, державшее меня в тисках долгое время, приобрело иную форму: мне отчего-то стало легко, и с этой мысленной улыбкой, адресованной молодости, яркости, надеждам и ожиданию прекрасного, я летящей походкой отправилась в институт.
Тёплый летний воздух тягуче наполнял лёгкие, всё вокруг было пронизано солнцем. Привычный окружающий меня мир виделся словно впервые: меня вдруг захлестнуло радостное предвкушение чего-то нового, и это ощущение подстёгивало меня, придавая скорость моему движению. Было ещё сыро и влажно, и мои волосы завились колечками у висков и на шее, что выгодно подчёркивало общий облик с густой чёлкой и витиеватым пучком на затылке, который я любила украшать всевозможными мелочами (не люблю слово «аксессуары»), придающими причёске неповторимый законченный вид. У меня был тогда период длинных волос, который с неопределённой повторяемостью чередовался с не слишком короткой стрижкой, а потом я вновь возвращалась к различным конфигурациям пучков на затылке из вновь отросших волос и витиеватым французским косам, плетение которых освоила с удовольствием и носила «плетёнки» почти каждый день.
Мама обладала хорошим вкусом и прекрасно шила. Подавляющее большинство моих платьев, блузок и юбок были сшиты её волшебными руками; на некоторые изделия она пришивала иностранные лейблы, но