Прибой незримый сердца. Светлана Глинская
небезуспешно, надо сказать, за что ей сердечное спасибо и низкий поклон! – развить в нас с сестрой чувство прекрасного, внести в наше воспитание штрихи эстетики: покупала билеты на спектакли, водила нас на выставки, в музеи, на концерты классической музыки, поэтические вечера. В родительском доме на полках было множество кассет с домашними записями классики (когда-то это были также пластинки, а теперь, конечно же, ещё и диски), которые мы часто слушали, в том числе в дни прихода гостей. Мама всегда была центром компании, её душой. Слушать её было истинным наслаждением: обладая безусловным даром рассказчицы, она могла искромётно и с юмором нарисовать такую картину, что все только диву давались. К тому же она была эффектной женщиной и умела подать себя соответствующим образом, и я нередко ловила папин горделивый и восхищённый взгляд, которым он, улыбаясь, одаривал маму, взгляд, говоривший лучше любых слов.
Мама никогда не копила отрицательных эмоций и, будучи человеком порывистым и горячим, могла легко выплеснуть их на нас, покричать. Она отнюдь не была простой бабой с языком-помелом, совсем напротив – утончённой дамой, при этом – открытым человеком с живой душой, этаким сторонником справедливости, «девочкой-отличницей» (аллегорически, разумеется, да и не только: высшее образование и учёная степень кандидата наук говорили сами за себя). Часто она говорила то, что чувствовала, не задумываясь, что безапелляционными суждениями или ироническими высказываниями может кого-то обидеть: ведь выслушивать правду-матку или инакомыслие, порой звучащее насмешкой или своего рода провокацией, не всякий захочет. Жизнь не делится на белое и чёрное при наличии множества полутонов и, с позволения сказать, полуправд.
Как могла, мама старалась оттянуть наше с сестрой взросление, считая это необходимым для правильного воспитания девочек. Согласно её мнению, в первую очередь надо было сформировать и закрепить положительные человеческие качества, прививаемые мне и сестре, и многому нас научить, а уж потом, когда придёт время, всё прочее станет логическим завершением формирования личности. Например, она категорически возражала, когда в двенадцатилетнем возрасте я попросила её позволить мне проколоть уши, говоря, что сама сделала это лишь в двадцать пять: «Рано ещё!». Но потом сдалась, конечно, под напором бабушкиных убеждений, а бабушка собственноручно отвела меня на эту экзекуцию, будучи уверенной в её необходимости для украшения внешности внучки согласно принципу «Чтобы – не хуже других!».
Вплоть до двенадцати лет мама часто заплетала мне косы и укладывала их «корзинкой» на затылке, завязывая над каждым ухом по банту из вплетённых в волосы ярких капроновых лент. Мне же безумно хотелось модную стрижку или просто собрать волосы в хвост и прихватить заколкой на уровне шеи, сделав его низким, спускающимся по спине.
А ещё лучше – распустить волосы, и пусть они свободно струятся, развеваемые ветром! Что может