Голоса в лабиринте. Антология
наше умиление понятно,
поскольку адекватно их трудам.
Земля людей, обочина вселенной,
моря и горы, птицы и цветы,
но боги не приходят в умиленье
от нашей муравьиной суеты.
И перекинуться парою слов не успели,
воздух опять затвердел, и не видно ни зги.
Так и живем по отдельности в сумрачном геле,
где вместо стен вместе с нами живут сквозняки.
Это пришло, исчезают предметы и люди,
белые пятна забвенья нисходят на быт,
сбоку теснятся минуты вчерашних иллюзий,
«в очередь, сукины дети», – привратник нудит.
Это пройдет, как проходят часы и недели,
запахи жизни, желанья, надежды и боль.
И перекинуться парою слов не успели,
каждый оставил вопрос и ответ за собой.
У меня есть комнатный цветок
с карими глазами человека,
я его обслуживал как мог,
кажется, уже четыре века.
Я устал, а собственный двойник
изнутри бубнит свои советы —
нужно бы цветку добавить света
и моей никчемной болтовни.
Середина лета, свет – на убыль,
осень проступает между строк,
я молчу, уже немеют губы.
У меня есть комнатный цветок.
Поэзия, я твой негражданин,
мигрирую по собственным загонам,
и создаю по собственным законам
вселенную, в которой я один.
В твоем уже осеннем Петербурге
закончился бумажный листопад,
и мой двойник листает свой айпад,
бокалом фэйков запивая бургер.
А у меня в колонны и ряды
построены интриги и сюжеты,
и тени чувств от нежности до жести,
и добрый запах книг неистребим.
Так и живем, два полюса магнита,
случайным общим телом сведены,
я странник с вечным комплексом вины
и мой двойник – достойный потребитель.
Сегодня родился последний читатель Земли,
на нем распашонка, расшитая азбукой Морзе,
он вовремя спит, и сосет, и сухой, и не мерзнет,
его Нострадамус отныне присмотрит за ним.
Развернута Красная книга, шевелится лист,
давно побледнели чернила на нужном катрене,
но все состоялось: причина, и место, и время,
и полное имя – Последний читатель Земли.
Все ушли. Мигает робкий свет
на подземной площади Восстания.
Этой остановки больше нет,
лишь скамьи да надписи оставлены.
Я присел на пару мкс,
так легко и тихо в черном ящике,
где-то в переходе метка есть,
можно возвратиться в настоящее,
можно вскинуть на́ спину багаж,
снова стать нулем пустого множества,
но пока смакую эту блажь —
чистое святое одиночество.
Никого. Не видеть, не менять,
не терпеть, не слушать объявления
на