Три строчки на старофранцузском. Абрахам Меррит
психической – хоть сам человек породил эти силы, они захватили его, как мошку в бурю, – все те тайные, загадочные факторы мозга, которые мы из-за отсутствия подлинных знаний называем душой, сбросили все запреты и смогли проявиться.
– Да и как могло быть иначе – когда мужчины и женщины, охваченные предельным горем или радостью, раскрыли глубины своего духа, – как могло быть иначе в этом постоянно усиливавшемся крещендо эмоций?
Заговорил Мак-Эндрюс.
– Какую психическую область вы имеете в виду, Хоутри? – спросил он.
Мы вчетвером сидели перед очагом в зале Научного клуба: Хоутри, руководитель кафедры психологии одного из крупнейших колледжей, чье имя почитается во всем мире; Латур, бессмертный француз; Мак-Эндрюс, знаменитый американский хирург, чей труд во время войны вписал новую страницу в сверкающую книгу науки; и я. Имена троих не подлинные, но сами они таковы, какими я их описал; и я обещал не давать больше никаких подробностей.
– Я имею в виду область внушения, – ответил психолог.
– Реакция мозга, проявляющая себя в видениях: случайная формация облаков, которая для перенапряженного воображения наблюдателей становится небесным войском Жанны Д'Арк; лунный свет в разрыве облаков кажется осажденным огненным крестом, который держат руки архангела; отчаяние и надежда, которые трансформируются в такие легенды, как лунные лучники, призрачные воины, побеждающие врага; клочья тумана над ничейной землей преобразуются усталыми глазами в фигуру самого Сына Человеческого, печально идущего среди мертвых. Знаки, предзнаменования, чудеса, целое войско предчувствий, призраки любимых – все это жители страны внушения; все они рождаются, когда срывают завесу с подсознания. В этой сфере, даже если будет собрана тысячная доля свидетельств, психологов ждет работа на двадцать лет.
– А каковы границы этой области? – спросил Мак-Эндрюс.
– Границы? – Хоутри был явно озадачен.
Мак-Эндрюс некоторое время молчал. Потом достал из кармана желтый листок – телеграмму.
– Сегодня умер молодой Питер Лавеллер, – сказал он, по-видимому, безотносительно к предыдущему. – Умер там, где и хотел: в остатках траншеи, прорезанной через древнее владение сеньоров Токелен, вблизи Бетюна.
– Он там умер! – Хоутри был предельно изумлен. – Но я читал, что его привезли домой; что он один из ваших триумфов, Мак-Эндрюс!
– Он уехал умирать там, где и хотел, – медленно повторил хирург.
Так объяснилась странная скрытность Лавеллеров о том, что стало с их сыном-солдатом, скрытность, несколько недель занимавшая прессу. Потому что молодой Питер Лавеллер был национальным героем. Единственный сын старшего Питера Лавеллера – это тоже не настоящая фамилия семьи; подобно остальным, я не могу открыть ее, – он был наследником миллионов старого угольного короля и смыслом его существования.
В самом начале войны Питер добровольцем отправился во Францию. Влияния отца было бы достаточно, чтобы обойти французский закон, по которому в армии каждый должен начинать с самого низа, но молодой Питер не хотел и слышать об этом. Целеустремленный, горящий белым пламенем первых крестоносцев, он занял свое место в рядах.
Привлекательный, голубоглазый, ростом в шесть футов без обуви, всего двадцати пяти лет, немного мечтатель, он поразил воображение французских солдат, и они любили его. Дважды был он ранен в опасные дни, и когда Америка вступила в войну, его перевели в экспедиционный корпус. При осаде Маунт Кеммел он получил рану, которая вернула его домой, к отцу и сестре. Я знал, что Мак-Эндрюс сопровождал его в Европе и вылечил – во всяком случае все так считали.
Но что случилось тогда – и почему Лавеллер отправился во Францию, умирать, как сказал Мак-Эндрюс.
Он снова положил телеграмму в карман.
– Есть граница, Джон, – сказал он Хоутри. – Лавеллер был как раз пограничным случаем. Я вам расскажу. – Он поколебался. – Может, не следует; но мне кажется, что Питер не возражал бы против моего рассказа; он считал себя открывателем. – Он снова помолчал; потом явно принял решение и повернулся ко мне.
– Меррит, можете использовать мой рассказ, если сочтете его интересным. Но если решите использовать, измените имена и, пожалуйста, постарайтесь, чтобы по описаниям нельзя было никого узнать. Важно ведь в конце концов случившееся – а тому, с кем это случилось, теперь все равно.
Я пообещал и сдержал свое слово. Теперь я расскажу эту историю так, как тот, кого я назвал Мак-Эндрюсом, рассказывал нам в полутемной комнате, где мы сидели молча, пока он не кончил.
Лавеллер стоял за бруствером первой линии траншей. Была ночь, ранняя апрельская ночь северной Франции, и когда это сказано, все сказано для тех, кто бывал там.
Рядом с ним был траншейный телескоп. Ружье лежало поблизости. Ночью перископ практически бесполезен; поэтому он всматривался в щель между мешками с песком, рассматривая трехсотфутовой ширины полосу ничейной земли.
Он знал, что напротив, в такую же щель в немецком бруствере, другие глаза напряженно следят за малейшим