При исполнении служебных обязанностей. Каприччиозо по-сицилийски. Юлиан Семенов
не устала, – соврала Женя, потому что она очень устала на сегодняшних съемках. Но отец был как-то не похож на себя: сгорбленный и постаревший. Женя поцеловала его, погладила по щеке и сказала:
– Через пять минут я буду готова.
Они поехали в ресторан «Украина» и сели за единственный свободный столик у самой эстрады.
– Мы не сможем говорить, – сказал Струмилин, – наверное, они очень громко играют.
– Будем кричать.
– Тогда нас с тобой выведут, как мелких хулиганов.
– Кричать – это хулиганство?
– В общем – да. Нужно говорить тихо, если хочешь, чтобы тебя услышали и поняли правильно.
– Папа заговорил афоризмами, у папы плохое настроение, – улыбнулась Женя. – Что ты, папочка?
– Я? – переспросил Струмилин. – Я котлету по-киевски. А ты?
Женя засмеялась и подумала: «У него что-то случилось. Это совершенно точно». Она обернулась, чтобы посмотреть, на каком столе можно взять меню, и увидела совсем неподалеку второго оператора Нику. Он сидел с приятелем и с двумя девушками. Девушки были такие, о которых друг ее отца журналист Андрей Новиков говорил: «раскладушки». Ника смотрел на Женю нахмурившись, не мигая, зло. Женя почувствовала, как у нее похолодели щеки. Струмилин тоже заметил Нику, краешком глаза глянул на Женю и отвернулся.
«Красавец парень, – подумал он. – Значит, подонок. Боюсь я красивых что-то…»
Струмилин снова взглянул на Нику и сразу же вспомнил своего следователя в кенигсбергской тюрьме. Его подбили под Пиллау, и он попал в плен, обгоревший, израненный, почти без сознания. Сначала его поместили в госпиталь. Там кормили с ложки чем-то очень вкусным. Вкусным тогда ему казалось все кислое. Потом его чуть подлечили, и к нему в палату зашел офицер из «люфтваффе». Он осведомился о здоровье Струмилина. Говорил он на чистом русском языке, с вологодским оканьем, и Струмилина это поразило. Офицер угостил Струмилина турецкими сигаретами, спрятал ему под подушку еще две пачки и спросил:
– Хотите почитать газеты?
Струмилин молчал.
Офицер пожал плечами и сказал:
– Давайте говорить откровенно, ладно?
Струмилин снова ничего не ответил.
– Слушайте, – тихо и грустно спросил офицер, – вы умный человек или обыкновенный коммунист?
– Обыкновенный коммунист, – ответил Струмилин.
– Ясно. Значит, джентльменский разговор у нас с вами не получится?
– С вами – нет.
– Зря. Мы армия, с нами можно иметь дело. Если не мы, тогда гестапо, понимаете?
– Понимаю.
– А знать мы хотим немногое. Раньше вы таскали к нам легкие бомбы, теперь вы таскаете тонные. Чья это техника? Петляков, Микоян или Туполев? И всё. Дальше мы примем свои меры. Понимаете?
Струмилин отвернулся к стене и закрыл глаза. Вечером его перевели в тюрьму и сразу же бросили в карцер. Там он сидел два дня. Потом его отвели на допрос. Следователь был красив юношеской красотой, нежной и ломкой. Он был очень похож на Нику, только