Давай знакомиться, благоверный…. Эллина Наумова
из взглянувших на нее рыб был Мишенька. И сказал он самое ужасное:
– Тебе делать было нечего, только сохранять мою любовь. Но ты и этого единственного, главного, не смогла. Не сумела ни вымолить у Бога, ни сама преуспеть. Бездарность по жизни. Никчемность.
– Ах ты сволочь! Все ты врешь! – крикнула Анджела и саданула правым кулаком по воде. Рыбы исчезли. Она проснулась. Только что склоненное к озеру лицо и кулак были мокры. Так страшно ей еще никогда не было. Лишь через несколько минут она поняла, что это слезы.
И ноги на ковер, по-юному, мимо тапочек, опустила действительно иная Анджела Литиванова. Ей плевать было на кризисы Мишеньки. На его любовниц, если таковые существовали. Она собиралась любить не его и быть любимой не им. Все. Точка. Любимой и желанной. Уже под душем она вспомнила о том, что незадачливая самоубийца называла фантомами:
– Иногда слишком устанешь или дело застопорится, и такая тоска накатывает, и так хочется все послать к чертям, рухнуть на диван и выть, выть, выть. В эту секунду важно сказать себе, что это фантом. Ну бывают же боли в ампутированной ноге. И поступать наоборот – заняться чем-нибудь из ежедневника или хоть гулять идти, бесцельно мотаться по улицам. Отпускает быстро и надолго.
«Мой фантом – это желание во что бы то ни стало вернуть счастье с Литивановым, – четко подумала Анджела. – Однако, если муж будет продолжать в том же духе, и прогуливаться не надо. Достаточно будет прижаться к нему. Он с явным брезгливым содроганием отстранится, и нет фантома».
А за кофе громко заявила пустоте:
– И в этой деревне ты меня больше не удержишь, Мишенька. Нечем тебе. Некем. Провались она, дорогая и вожделенная для малообразованных идиоток.
Семнадцать лет загородной жизни давали Анджеле право назвать элитный поселок деревней. По расположению этим самым он и был. Но и еще кое-что. Как-то она прочитала интервью ветеранки загородной жизни, разумеется, со всеми удобствами и городским телефоном. И ее поразила фраза, мол, это сейчас у нас тут то бал, то опять бал, а ведь в советские времена на зиму оставались я с маленькими детьми, пара совсем ветхих академиков да знаменитый, но сильно пьющий художник. Литивановы построили коттедж в пору если уж не балов, то непрерывных вечеринок. Все забросили московские квартиры – так здорово было просыпаться в двух-трехэтажном чистеньком особняке. Приглашать туда соседей на коктейли, ужины, танцы. Дамы в отсутствие мужей постоянно звонили друг другу. И часто бегали в гости оценить покупки. А потом светская жизнь вдруг сошла на нет. Мужчины все чаще ночевали в городе, чтобы успевать на ранние совещания, отказав себе в наслаждении стоять хотя бы в пригородных пробках. Детей, которых тогда еще в голову не приходило учить не на русском, будили чуть свет, чтобы развезти по частным школам – опять же расстояния и пробки. Женщины тоже заскучали, все чаще рвались в Москву и вырывались, кляня дороги. Когда же сообразили, что отпрыски распрекрасно