Пресс-центр. Юлиан Семенов
капиталом, порекомендовал ему (сугубо доверительно) немедленно потребовать ареста активов Грацио, поскольку вполне проверенные источники полагают, что он обанкротился, в этом-то и причина самоубийства, а уж после, вернувшись в кабинет, снял трубку телефона, который связывал его с директором, и, заранее прокрутив предстоящий разговор (исходя из анализа психологического портрета своего шефа), сказал, затягиваясь сладкой, сделанной на меду «Лаки страйк»:
– Я все-таки решил попробовать несколько вариантов с Гаривасом… Ситуация такова, что мы, не рискуя многим, можем получить все.
Он так сформулировал эту фразу, она казалась ему такой литой и неразрываемой, что, думал Вэлш, ответ шефа будет однозначным, ему ничего не останется, как сказать «да».
Однако же директор ответил не сразу, спросил почему-то, нет ли тяжести в висках у Вэлша, синоптики грозят резким падением барометра, порекомендовал постоянно пить сок тутовника, а еще лучше – есть натощак эти диковинные черные ягоды, «разжижает кровь»; поинтересовался, не видел ли Майкл новую ленту Фрэнсиса Копполы, «чертовски талантлив, бьет по больным местам, честь ему за это и хвала», и только потом лениво и безо всякого интереса сказал:
– А что касается «вариантов», то думайте… Составьте записку на мое имя, пусть будет под рукой, я при случае посмотрю…
– Упустим время… Без вашей санкции все будут оглядываться, ждать вашего слова…
– Так-то уж вы все и ждете моего слова, – рассмеялся директор, – так уж я вам и поверил…
На этом разговор кончился, и тон его показался Вэлшу странным.
Он довольно долго прослушивал каждое слово директора, включив автоматическую запись разговора (все разговоры, даже по внутреннему телефону, записываются), не нашел чего-либо угрожающего ему, но все равно какой-то осадок остался на душе, и он погрузился в работу, которая лишь и приносила успокоение.
Глава 21
14.10.83
В библиотеке Сорбонны было тихо и пусто еще; Степанов устроился возле окна; работал со справочниками и подшивками газет упоенно; страсть к документу – пожирающая страсть; если она по-настоящему захватила человека, тогда получается книга под названием «История Пугачева» и одновременно «Капитанская дочка». Но Пушкин был только один раз, больше не будет, никто с той поры не смог так понять документ, как он, подумал Степанов, такие, как Александр Сергеевич, рождаются раз в тысячелетие. Он предупреждал власть, когда писан «Пугачева», но требуется умная власть, чтобы понять тревожное предчувствие гения, а откуда ей было взяться тогда в России…
Степанов копался в справочниках по американским корпорациям; британская школа аналогов казалась ему интересной и не до конца еще понятой современниками.
Отчего, думал Степанов, и Мари Кровс словесно, и несколько провинциальных американских газет в статьях, с разных сторон, исходя из разных, видимо, посылов, трогают имя Дигона