Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу. Юлиан Семенов

      ЖЕЛТАЯ, СОЛНЕЧНАЯ МОНГОЛЬСКАЯ СТЕПЬ. На многие километры растянулась армия Унгерна: пешие, конница, автомобили, артиллерия, обозы. Головной отряд состоял из шести всадников. Это барон Унгерн, его заместитель – бурят Ванданов и личная охрана.

      – Где монастырь? – спросил барон одного из охранников.

      Охранник оглядел небо и, прищурившись, кивнул головой на восток:

      – Там.

      Унгерн пустил коня. Свита – следом.

      Монастырь старика настоятеля Дамба Доржи – маленький: всего двенадцать юрт.

      В самой большой юрте старик молился. Он строго смотрел на изображение.

      В юрту, осторожно ступая, зашли Унгерн и Ванданов. Охранники стали у входа, а старик продолжал молитву:

      – Бог, помоги, спаси из тюрьмы твоего сына, императора нашего Богдо Гэгэна.

      Загремела снова музыка, заухали барабаны, простонали флейты.

      – Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.

      Снова загремела музыка, и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:

      – Кто такой Хатан Батор?

      – Это военный министр монголов.

      Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.

      – Что тебе? – спросил старик.

      – Отец, я хочу принять твою веру, – сказал Унгерн, – я хочу принять желтую веру Будды.

      – Приняв новую веру, ты предаешь старую.

      – Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.

      – Ты говоришь слова, не понятные мне. Кто ты?

      – Я Унгерн.

      – Тот Унгерн, который хочет освободить нас от гаминов?

      – Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать гаминов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…

      – Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих лам – гынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.

      – Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.

      – Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.

      – Тогда я приму самый трудный обет.

      – Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?

      – Готов.

      – За что ты любишь нас, Унгерн?

      – За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.

      Старик улыбнулся какой-то непонятной, быстрой улыбкой и, хлопнув в ладоши, сказал:

      – Придите все!

      Из-за занавески в юрту вошли бритоголовые ламы. Они расселись на низеньких скамейках. Настоятель незаметно кивнул, и монахи запели молитву. Голоса их то сливались в