Бумеранг на один бросок. Евгений Филенко
он безжалостно. – Конец наступает, когда на масло плавно опустится ломоть розовой, почти без прожилок, ветчины.
Уж как угодно, а мне сразу захотелось бутерброда с ветчиной. С розовой.
– А если на ветчину падет листик нежно-зеленого салата, – довершил он пытку, – такого, знаешь, с капельками изморози… тогда пиши пропало. Вот так, от малого к большому. Это, братец ты мой, природа.
– Какая еще… при чем тут природа?!
– А при том, что человек, что бы он из себя ни строил, как ни кичился бы своим интеллектом, культурой, цивилизацией и прочими прибамбасами, все равно в самой глубине своего прямоходящего и практически лишенного волосяного покрова организма, на уровне клеточной памяти остается животным. Хотя и с фантазиями. Не просто хлеб, а бутерброд… И ты точно такое животное, как и твоя невозможная кошка, только наивно полагаешь себя более разумным, чем она – хотя она-то, со своими кошачьими фантазиями, наверняка считает иначе.
– И вы тоже животное?
– Точно, – объявил он с удовольствием. – Совершенно несмысленная тварь, пробираемая звериными инстинктами и одержимая фантазиями самого разнузданного толка!
– В чем это выражается?
– Хотя бы в следующем: я люблю спать. Если бы не налет цивилизации, я спал бы двадцать часов в сутки! Еще я люблю есть не то, что полезно, а то, что вкусно. Если уж я начну в минуту голода сочинять в своем воображении бутерброд, то всем чертям станет тошно… Еще я люблю женщин.
– Что, всех?
– Ну, не всех, а, скажем, тех, что в пределах досягаемости. Я борюсь с этим инстинктом… с переменным успехом, – дядя Костя вздохнул. – У меня две жены. И я обожаю обеих. Но сейчас я здесь, и мне очень нравится твоя мама. Наверное, при определенном стечении обстоятельств я мог бы вдруг оказаться твоим отцом. – Он помолчал, о чем-то вспоминая. – Разумеется, в этом случае ты выглядел бы иначе. И у тебя к твоим четырнадцати была бы уже пятая по счету подружка на всю жизнь… Слушай, а не слишком ли я с тобой откровенен? В конце концов, ты всего лишь несмышленый неандертальский подросток…
– Пустяки, – скромно сказал я. Послушал бы он наши разговоры в раздевалке спортзала!
– Ну, так… к чему это я? А вот к чему: твоя мама мне нравится, а Ольга Лескина, при всех ее неоспоримых добродетелях, не пробуждает ровным счетом никаких эмоций. Мы с ней, веришь ли, давние и добрые друзья. Хотя, справедливости ради, отмечу, что отдельные прямоходящие животные ушли от своих генетических программ намного дальше, чем я, грешный, и пытались за Ольгой ухаживать. Увы, без видимого успеха.
У меня сердце ёкнуло.
– Ей… – сказал я с усилием, – ей нужно немного подождать.
– Неужели тебя? – усмехнулся он. – Не фантазируй. Победи свой голод прежде, чем привидится ветчина. И уж наипаче салат… Знаешь, сколько ей лет?
– Ветчине?
– Ольге.
– Не знаю… не хочу знать.
– Она втрое старше тебя. У нее…
Я напрягся, ожидая, что он скажет: «… дети твоих лет». Но услышал:
– …взбалмошный