Ролан Барт. Биография. Тифен Самойо
банкиром Сальзедо и богатыми коммерсантами города. Они действовали до 14 августа 1919 года, когда зрители развели там костер из стульев, протестуя против опоздания шести португальских тореадоров. Сальзедо разорился и продал заведение. Ребенком Барт, должно быть, каждый день наблюдал вид обгорелого и уже несколько лет как заброшенного здания. От того времени у него остались в памяти главным образом ощущения, те, что впоследствии будут на мгновение возвращать прошлое: запахи Потерны, пирожные и сахар, покупавшиеся в «Бон Гу», сексуальность общественного сквера, которая «бродит» вдоль набережной по набережным Адура, – все эти ощущения неизменно связаны с какими-то местами.
Дом Ланн на аллее с его «тремя садами» остается метонимией или убежищем этого детства. Хотя он и принадлежал одному человеку, сад включал три пространства, которые Барт называет «светский сад», «домашний сад» и «дикий сад». В первом принимали гостей, «по нему шли мелкими шажками, подолгу останавливаясь», второй был обустроен как дом, с аллеями, лужайками, травами и цветами, в нем «росли розы, гортензии (унылые цветы Юго-Запада), луизеании, ревень, столовая зелень в старых ящиках, большая магнолия, чьи белые цветы дотягивались до окон второго этажа», фиговое дерево – предмет «любовного» воспоминания: сбор фруктов с помощью «бамбукового шеста с вырезанной в виде розетки жестяной воронкой на конце», позволявшей снимать висевшие высоко фиги[132]; последний сад, дикий, «где вовсе запущен, где засажен неприхотливыми видами овощей»[133]. Возможности перемещения, которые дает это трехчастное пространство, помогают приспособиться к возможным мирам – оно связывается с утопиями Жюля Верна и Фурье, в которых свободно курсирует автор, – и к различным сферам социальной жизни. Это еще один способ не иметь определенной социальной среды. В этом саду, как в структуре своей семьи, ребенок приобретает опыт определенного одиночества и настоящей скуки: он дважды упоминает их среди неизбывных чувств детства вместе со склонностью к приступам отчаяния и уязвимостью. Таким образом, воспоминание о счастливом и избалованном раннем детстве, в котором маленький мальчик является объектом бесконечного внимания крошечного сообщества женщин (не это ли воспоминание становится источником пассажа о бегинажах в семинаре «Как жить вместе»?), – это воспоминание порой пронизывает и тоска, причиной которого служит не только меланхолия, связанная с воспоминаниями. «Я объяснил, что был счастлив, потому что был окружен любовью, и в этом плане, самом важном, я был удовлетворен. Но у меня в то же время были трудные детство и юность»[134]. По-прежнему тьма проглядывает сквозь солнечный свет в размышлениях о детстве; единственную тень отбрасывает смерть отца и вообще смерть, ознаменовавшая его первые годы. Но есть и светлые воспоминания, почти все они связаны с идеальной рамкой, которую образует для ребенка этот дом со множеством закоулков, где можно играть и прятаться. Барт в конце жизни вспоминал, что
Ролан Барт,