Серебряный век в нашем доме. Софья Богатырева
как бы не дыша даже, упорно вызывал нас в коридор. За дверью мы услышали:
– Вас вызывает к телефону редакция “Правды”. Просят обязательно сейчас же подойти…
В трубке раздался негодующий голос заместителя заведующего отделом информации Мартына Мержанова:
– Товарищи! Уже три часа ночи. Полоса давно сверстана, в ней оставлено сто пятьдесят строк для вашего очерка. Где же материал? Продиктуйте его скорее стенографистке…
Начинаем объяснять: перезапись с валиков началась далеко за полночь, мы только наблюдали и слушали, ничего пока не написано. Мержанов негодовал, потом заявил, что немедленно высылает за нами авто и требует, чтобы к приезду в редакцию материал был сдан.
– Пишите в машине, где хотите, но к половине четвертого очерк должен быть сдан в набор! Больше тянуть нельзя….
И когда мы уходили из студии в глубокую декабрьскую ночь, уже внизу лестницы мы слышали доносившийся сверху чудесный голос поэта, непостижимо оживший, вернувшийся к нам. Он гремел и раскатывался по коридорам, как гремел когда-то в коридорах Политехнического, в дни памятных выступлений самого Маяковского…
…К тому времени, когда в студии по улице Кропоткина заканчивали перезапись с последнего воскового фонографного валика, в газетных киосках и у подписчиков уже появился номер “Правды” от 22 декабря с напечатанным в нем очерком “Голос Маяковского”[83].
“Научное шарлатанство”
Записи в “Книге посетителей КИХРа” резко обрываются на середине 1930 года. В этом году стало ясно, что деятельность Кабинета не осталась незамеченной. Статьи и доклады, там подготовленные, привлекали внимание филологов, его работой интересовались люди, неравнодушные к литературе, о нем мелькали сообщения в печати. В июле 1930 года на протяжении двух дней в двух ленинградских изданиях появились отклики прямо противоположного свойства.
Несколько, на наш взгляд, выспренняя заметка А. Грузинского “Голоса поэтов”, напечатанная в тонком журнале-десятидневнике “Стройка”, передает искреннее восхищение автора поразившим его явлением, КИХРом и его руководителем: “Голоса поэтов, если прислушаться, расскажут, как делается поэзия, как поэт понимал свою поэзию <…> как развивается стихотворная техника. Вокруг этих валиков развивается интереснейшая исследовательская работа, подобия которой больше нигде нет. Энтузиаст поэтической записи Бернштейн не пропустил ни одного хоть сколько-нибудь выдающегося поэта. Если его нет в Ленинграде – Бернштейн забирает записывающий аппарат и отправляется за голосом в экспедицию. Собрание полное… Кабинет – не только «архив валиков и пластинок», это живая поэзия, это неоценимое подспорье для всякого, кто изучает литературу”.
Автор требовал незамедлительно начать выпуск граммофонных пластинок с записью голосов поэтов (без малого четыре десятилетия понадобилось для того, чтобы осуществить эту идею), а покамест приобрести за границей более современную аппаратуру. Номер вышел в свет 5 июля, а днем раньше в ежедневной ленинградской “Красной