Пустыня. Ольга Рёснес
к этому готов далеко не всякий. Даже забегающим а «Инфу» тараканам приходится приспосабливаться к прихотям подозрительной трудовой дисциплины и не лезть, как бывало прежде, в засахаренные стаканы и промасленные пакеты, иначе их примут за карьеристов. И все корреспондентское поголовье тоже начеку: который уже год Бэлла Ебчик присматривается, нет ли тут… беременных. А ведь сколько было уже нарушений! Некоторые ухитряются нарушить запрет дважды, бесстрашно сея вокруг себя слухи о сокращении и досаждая своим цветущим видом не терпящей никаких шуток природы надгробной плите. Леонид Макарович Мулярчик как-то, впрочем, пощутил: выдумал беременную героиню порнографического репортажа, и накануне восьмого марта Бэла Ебчик признала в этой героине… себя.
Леонид Макарович сидит за стеной, и никто, кроме высокого начальства, его понапрасну не тревожит. Стена капитальная, глухая, ею разгородили когда-то цеховой туалет: слева дыры, справа краны с технической, для всяких сливов, водой. Один кран до сих пор цел, можно мыть руки, смывать… всякое. Умыл руки, дал указания… снова умыл руки. Правда, склонные к беременности корреспонденты указаниями этими не пользуются: кончится беременность, шеф пересядет на еще более мягкий стул, в редакторский кабинет въедет Бэла Ебчик. Даже привычным к травле тараканам становится неуютно: неужто всех выживет? Посыплет, побрызгает, сметет веником трупы. И сто пятьдесят дежурных строк вот-вот безразмерно растянутся до объяснительно-докладного доноса, в котором все – от задних мыслей. Только тот, кому больше уже некуда уходить, и сможет вот так, под Бэлой Ебчик, зимовать.
Серафима?
А вообще-то Бэлу Ебчик, бывает, не разглядишь: кудряшки, шпильки, невинная улыбка. Бывает, даже засмотришься: свекольные ноготки, отороченный натуральной зеленой норкой воротник, золотые зубы. Всему этому приходится ежедневно отражать прихоти не удовлетворенного погодой феминизма: хочешь пройти мимо, не замаравшись?… хочешь отклониться от курса? Тараканы это уже поняли: гадить надо прямо в засахаренный стакан. И пусть думают, что ты карьерист! Даже если завернутые в промасленную бумагу обещания окажутся замороженными, и все, какие есть, тараканьи надежды – на выживание, спаривание и жратву – несбыточными. Тусуясь в недоступных для воображения Бэлы Ебчик углах, тараканы считают: еще одна зима… зима, зима…
Зима в редакции «Инфы» – дело настолько будничное, что даже в середине июля ты примеряешь то ушанку, то рукавицы; и если где-то что-то подтаивает, то потом примерзает так, что отдерешь только вместе с собственным к уходу желанием. И желание такое есть у многих: не сговариваясь, корреспонденты подвигаются, один за другим, к выходу и выходят, выходят… И пробуравленной шпионским глазком стене не углядеть за суетливой сменой зимних, черно-белых декораций: приморозило, оттаяло… Один только Андрей Андреевич Парыгин тут и греется: пока в музее с видом на памятник Ленина идет евроремонт, пока к виду прирастает более перспективный вид на переселение в еще более