Рождение музыканта. Алексей Новиков
за Мишелевы картоны. – Дайте срок, Варвара Федоровна, будет в Новоспасском свой Тициан, je vous assure![8]
Теперь, кажется, он и вовсе ни в чем не оступился, но что-то царапнуло Вареньку по самому сердцу. Правда, о Тициане Варвара Федоровна знает смутно. Ну, жил, положим, где-то когда-то Тициан. А в детстве наверняка был он несносным мальчишкой и вечно бегал с перепачканными в красках руками. Подумаешь, невидаль?! А Мишель… Варвара Федоровна еще ничего не утверждает, но она готова допустить, что Мишель, может быть, способен к музыке… Вот именно к музыке!.. Музыка! Что же значат перед тобой все тицианы мира?
К тому же тицианы обладают отвратительной способностью насвистывать самые пошлые ритурнели. В глазах Вареньки появляются целые глетчеры, которых не замечает бесшабашный архитектор. Работая карандашом над Мишелевым картоном, он весело насвистывает и, страшно сказать, кажется, фальшивит. Бежать, куда глаза глядят, твердо решает Варвара Федоровна, но, прежде чем отступить, колеблется: может быть, погибающая в ритурнелях душа еще способна к раскаянию? А рисовальный учитель ставит перед Мишелем новый картон. Мишель, ее Мишель, как ни в чем не бывало, берет в руки мел, а погибшая навеки душа насвистывает новый мотив. Довольно! Варенька гордо удаляется и, удаляясь, прислушивается: он все еще свистит и пленькает, как овсянка, этот ужасный человек!
Мысли Варвары Федоровны, вспугнутые рисовальным учителем, все чаще кружились вокруг Мишеля. Варвара Федоровна ничего не собирается утверждать, – это было бы опрометчиво, а опрометчивость ведет к ошибкам, – но она думает, вернее готова предположить, что Мишель мог бы, пожалуй, стать… фортепианистом. Именно фортепианистом!.. Однако Варвара Федоровна вовсе не говорит этого наверняка. Не далее как вчера Мишель опять сбился в хроматических гаммах. Брови Варвары Федоровны сдвигаются, чтобы еще раз приструнить питомца, но улыбка, не спросясь, ложится около ее пухлых губ.
– Зато как Мишель разбирает ноты с листа! – шепчет Варвара Федоровна, и тогда ей кажется, что кое-что она бы могла сказать почти с уверенностью – Да, Мишель, повидимому, способен к музыке. Только кому же нужна музыка в этих лесах! – горько усмехается Варвара Федоровна и после этого долго ходит по своей горенке с окнами на Десну.
А внизу попрежнему – чужая, непонятная Вареньке жизнь. Бывают дни, когда она чувствует себя такой же одинокой, как и тишнеровский рояль, который Иван Николаевич неведомо зачем вывез в Новоспасское из Петербурга. Рояль стоит в зале, и веницейская люстра приветливо бросает дрожащие лучи на лакированную крышку. Но крышка наглухо закрыта на ключ. Кому и для кого здесь играть? Варенька вопросительно сдвигает тонкие брови, и глаза ее холодеют. Идет уже третий месяц жизни Варвары Федоровны в Новоспасском, но ей все еще кажется, что она блуждает в дремучем лесу и нет на свете такой ландкарты, по которой она могла бы выбраться из этой чащи.
Впрочем, она бы никуда не стала выбираться отсюда. Правда, Мишель путается не только в хроматических гаммах, но хромает и в арпеджиях. Но разве этого нельзя простить? Разумеется, простить до п�
Я вас уверяю!