Змеи. Гнев божий. Ольга Миклашевская
блохи. Вечный запах немытых тел, стройматериалов, болезней и водки. Последней пахнет особенно сильно; так сильно, что, даже не выпив ни глотка, можно опьянеть.
Соловей хватает плешивое покрывало за края и резко, со свистом тянет на себя. Одежда разлетается по всей комнатушке испуганными птицами и приземляется на пол и чужие кровати.
Помимо подростка в комнате находятся еще двое мужчин. Один сидит в позе йога и с закрытыми глазами перебирает четки, другой вроде как спит. Ни один из обитателей квартиры номер двадцать один дома девятнадцать Последнего переулка даже не вздрагивает, когда слышит дикое, почти звериное рычание Соловья.
С кухни доносится с сильным акцентом:
– Ничего, ты на его счет не переживай. Сейчас повоет-повоет, а потом успокоится. Соловка у нас местный дурачок.
Соловей раздраженно плюхается на кровать, и та под его весом прогибается и протяжно скрипит.
Так вот как к нему теперь относятся? Как к местному сумасшедшему, на которого лучше не обращать внимания. Как ко льву в зоопарке лучше в клетку пальцы не совать, так и от него стоит держаться подальше. Он как пораженный проказой: вроде бы даже не заразный, если не трогать.
Еще мгновение назад он был здесь, а сейчас – в дверном проеме вечно переполненной кухни, нависает над стариком Ахмедом и новеньким – лопоухим мальчишкой, еще не отрастившим свои первые усы.
Тяжелое дыхание, крепко сжатые кулаки, брови, так низко нависшие над глазами, что за ними не видно черных как ночь ресниц. Каким образом у Соловья в руках оказывается нож для разделки мяса, никто не знает. Он просто там материализуется: жмется к новому хозяину, словно подобранный на улице котенок.
– Ты что сказал? – выдыхает Соловей. – А ну повторил!
Ахмед леденеет, превращается в мертвеца со стеклянными глазами и висящими по обеим сторонам тела руками. Цветастый байковый халат смотрится на нем так же неуместно, как миниатюрные стринги на богомоле. Старик является какой-то странной смесью Хоттабыча и покрытой слоем быта домохозяйки.
– Спокойно, Соловка, спокойно! – Ахмед выставляет вперед сухие костлявые руки в попытке защититься и показать свою беззащитность одновременно.
Его новый протеже едва дышит.
Соловей не думает о том, что будет, если нож полетит вперед. Он не представляет, как тот вопьется в чужую жилистую плоть и как по кухне разольется кровь, будто кто-то забыл выключить кран в ванной. Не прикидывает последствия, ведь они существуют только для тех, кто живет по законам. Соловей же не живет даже по понятиям.
Его не волнуют человеческие тюрьмы, полиция, наказания. Все, что волнует Соловья, это тот факт, что его долгие столетия уже совсем ничего не волнует.
– Так, положи нож, – спокойно просит Ахмед. – Просто положи нож.
– Принимаешь меня за ребенка? – Губы едва разделяются, чтобы произнести эти слова.
– За человека.
Соловей знает, что за его спиной собралась толпа зевак. Каждый из них старается не шевелиться, но их выдает чуть учащенное от страха дыхание. Кто-нибудь