Пастушья сумка (сборник). Григорий Кружков

      Все то, что мы выдыхаем в холодный день:

      комочки снов, туманные струйки обид,

      и те пузыри, которыми дышит земля,

      и дым из труб, и пар незастывшей реки,

      и облако над лоханью, в которой отмыть

      упорно стараются черного кобеля,

      и серый дым, и пар нефтяной реки,

      и наши вздохи, и утренние зевки,

      и все боязливо-беспомощные слова –

      уходят вверх – и пройдя через семь небес

      и семь золотых завес – мировых кулис –

      преображаются в звезды и сыплются вниз –

      гляди – каким мерцающим кружевом лент,

      алмазными искрами крестиков и колец –

      как будто ангелов цех потрудился тут.

      Так небеса нас учат писать стихи,

      так нас посещает вечность, пока снега

      летят, не касаясь черной, жадной земли.

      Я буду помнить тебя и в марсианском плену –

      в колоннах каналорабочих, в колодцах шахт,

      угрюмо глядя сквозь красную пелену

      и смесью горючих подземных газов дыша.

      Я буду помнить тебя и в марсианском плену,

      вращая динамо-машину, дающую ток

      какому-то Межгалактическому Мега-Уму,

      пульсирующему, как огромный хищный цветок.

      На грустной земле и в марсианском раю,

      где больше мы не должны ничего никому,

      закрою глаза, уткнусь в ладошку твою –

      и этого хватит на всю грядущую тьму.

      Вокруг – совсем другой парад планет,

      сменился даже фон привычных звуков;

      уехал мой сосед – счастливый дед

      своих заокеанских внуков.

      Умолк за стенкою семейный спор, –

      даст Бог, доспорят у себя в Свердловске!

      И лишь хранит еловый гулкий бор

      ауканий ребячьих отголоски.

      Ребята поскучают – что за грех? –

      в заезде новом сыщутся друзья им;

      а мы – уже раскушенный орех

      и любопытства в них не вызываем.

      В столовой, в парке – столько новых лиц

      с незримою преградою во взгляде,

      как будто пристани чужих столиц

      придвинули гремящий дебаркадер

      И нужно влиться в новые стада

      на площадях Стамбула и Харбина…

      Куда, зачем мне уезжать, когда

      вокруг меня растет чужбина?

      Путеводитель говорит: «Она

      ни разу не была осаждена

      и потому прекрасно сохранилась».

      Брожу вокруг семивековых стен,

      случайный созерцатель мирных сцен,

      и вижу: тут ничто не изменилось.

      Лишь время явно одряхлело. Встарь

      оно любую крепость, как сухарь,

      могло разгрызть и развалить на части.

      Зато окреп Национальный Траст:

      костями ляжет он,