Похождения бравого солдата Швейка. Ярослав Гашек
дней уже отсидел.
– Он был такой… осторожный! – рыдала хозяйка. – Он сам это всегда о себе говорил…
Посетители пивной упорно молчали, словно тут до сих пор блуждал дух Паливца, призывая к еще большей осторожности.
– Осторожность – мать мудрости, – сказал Швейк усаживаясь за стол и пододвигая к себе кружку пива, в пивной пене которого образовалось несколько дырочек – туда капнули слезы жены Паливца, когда она несла пиво на стол. – Нынче время такое, приходится быть осторожным.
– Вчера у нас было двое похорон, – попытался перевести разговор на другое церковный сторож от Св. Аполлинария.
– Видать, помер кто-нибудь! – заметил другой посетитель.
Третий спросил:
– Покойного-то на катафалке везли?
– Интересно, – сказал Швейк, – как будут происходить военные похороны во время войны?
Посетители поднялись, расплатились и тихо вышли. Швейк остался наедине с пани Паливцовой.
– Не представляю себе, – произнес Швейк, – чтобы невинного осудили на десять лет. Правда, однажды невинного приговорили к пяти годам – такое я слышал, но на десять – это уж, пожалуй, многовато!
– Что же поделаешь, ведь мой-то признался, – плакала жена Паливца. – Как он здесь говорил об этих мухах и портрете, так и в управлении суда повторил. Вызвали меня свидетельницей, да что я могла им сказать, когда мне заявили, что я имею право отказаться от свидетельских показаний, потому что нахожусь в родственных отношениях со своим мужем… Я перепугалась этих родственных отношений – как бы из этого еще чего-нибудь не вышло – и отказалась давать показания. Старик, бедняга, так на меня посмотрел… до самой смерти не забуду. А потом, после приговора, когда его уводили, взял да и крикнул им там, на лестнице, словно совсем с ума спятил: «Да здравствует “Свободная мысль!”»
– А пан Бретшнейдер сюда больше не заходит? – спросил Швейк.
– Заходил несколько раз, – ответила трактирщица. – Выпьет одну-две кружки, спросит меня, кто здесь бывает, и слушает, как посетители рассказывают про футбол. Они всегда, как увидят пана Бретшнейдера, говорят только про футбол, а его от этого передергивает – того и гляди судороги сделаются и он взбесится. За все это время к нему на удочку попался только один обойщик с Поперечной улицы.
– Это дело навыка, – заметил Швейк. – Обойщик-то был глуповат, что ли?
– Ну, как мой муж, – ответила с плачем хозяйка. – Тот его спросил, стал бы он стрелять в сербов или нет. А обойщик ответил, что не умеет стрелять, что только раз был в тире, прострелил там корону. Тут мы все услышали, как пан Бретшнейдер произнес, вынув свою записную книжку: «Ага! Еще одна хорошенькая государственная измена!» – и вышел с этим обойщиком с Поперечной улицы, и тот уже больше не вернулся.
– Много их не возвращается, – сказал Швейк. – Дайте-ка мне рому.
Как раз в тот момент, когда Швейк заказывал себе вторую рюмку рому, в трактир вошел тайный агент Бретшнейдер. Окинув беглым взглядом пустой трактир и заказав себе пиво, он подсел