Книжные воры. Как нацисты грабили европейские библиотеки и как литературное наследие было возвращено домой. Андрес Ридел
понимал символическое значение книжных костров как с исторической, так и с политической точки зрения, ведь эти костры были исступленным крещением возрожденной Германии. Древний ритуал очищения через огонь как нельзя лучше подходил новому режиму. Геббельс подчеркнул это в своем выступлении перед собравшимися в Берлине, провозгласив: «Здесь обращаются в пепел интеллектуальные основы Ноябрьской республики, но из пепла, подобно фениксу, триумфально воспрянет новый дух».
Книги сжигались по всей Германии все лето. В ряде городов, включая Гамбург и Гейдельберг, было организовано несколько сожжений. Но важность этих сожжений оценивалась современниками по-разному. Многие немецкие интеллектуалы, включая Генриха Бёлля и Ханса Майера, не придавали им особенного значения, считая их не более чем студенческими проделками, пускай и весьма неприятными. Они полагали, что сожжение книг было проявлением революционной лихорадки, а со временем новый режим «перерастет» подобные выходки.
Зигмунд Фрейд прокомментировал сожжение книг весьма лаконично: «Только наши книги? В прежние времена вместе с ними сожгли бы и нас самих». Другие были значительно сильнее шокированы тем, насколько быстро менялись политические реалии. Писатель Стефан Цвейг позже описал в своих мемуарах, что все это «казалось непостижимым даже самым дальновидным людям».
Даже на международном уровне высказывались разные мнения о значимости сожжения книг. Одни круги называли его «смехотворным», «бессмысленным» и «инфантильным». Другие, в том числе Хелен Келлер из журнала Newsweek и писатель Людвиг Льюисон, считали его варварским нападением на саму мысль. Наибольшее сочувствие проявил базирующийся в Нью-Йорке Американский еврейский конгресс, который счел сожжение книг проявлением антисемитизма и одной из мер преследования немецких евреев. В нескольких американских городах прошли демонстрации. 10 мая 1933 года около 100 000 человек приняли участие в организованном шествии в Нью-Йорке, которое стало одной из крупнейших демонстраций за всю историю города.
Визуальная сила сожжения книг и его освещения в средствах массовой информации была вполне очевидна и в то время, но из-за символической связи с холокостом она стала еще сильнее в послевоенный период. Хотя в истории человечества книги сжигались не в первый и не в последний раз, немецкие книжные костры в итоге стали самой яркой метафорой цензуры и угнетения – и наказом всем тем, кто сжигает книги. В 1950-х годах параллель была проведена и в США, где вспыхнули протесты против антикоммунистического крестового похода сенатора Джозефа Маккарти, в ходе которого из многих американских библиотек были удалены «провокационные» книги.
Сожжение книг привело к тому, что нацистов стали считать «культурными варварами». Сожжение стало символом интеллектуального упадка, который последовал в 1930-е и 1940-е годы, когда нацисты захватили контроль над всеми средствами лингвистического, культурного и творческого самовыражения