Отцы и дети. 2.0. Дмитрий Данилов
. Хачик – бизнесмен. Он часто приезжает к нам, его тянет сюда. Видимо, устает от денег и хочет посмотреть на них со стороны, как мы это делаем. Нужно сказать про галстук Хачика. Он яркий и длинный. Не галстук, а кливер, ждущий попутного ветра; не галстук, а лоз а в поисках золотого места. Через сто лет услышу имя «Хачик» и сразу вспомню: светлые, скованные гелем волосы, слегка вогнутый нос – и галстук, броский, как восклицательный знак.
Фаиг – студент, как я и Фарит Маленький. Добрый папу Фаиг, так он сам себя называет. Именно папу, а не папа. Он живет внутри себя. Если его оттуда извлечь, он себя не узнает, как человек, всю жизнь проживший в крепости, когда ему показывают эту же крепость снаружи, спрашивает: «Что это за крепость такая?!» Фаиг носит очки. Когда он в очках, это смирный начитанный студент, немного похожий на рассеянного англичанина, без очков – хитрый, беспощадный мусульманин. Странно, очки даже самое зверское лицо делают добрым и наивным. Фаиг смешно шевелит верхней губой, будто хочет достать ею кончик носа. Видимо, переносица чешется под коромыслицем очков, а носом шевелить не получается – вот и работает губа. И еще, Фаиг периодически ударяется в бизнес, только ему деньги нужны для внутреннего спокойствия, в отличие от Хачика, которому они просто нужны.
Нам с Фаритом Маленьким делить нечего. Мы татары. Мне кажется, что если кто-то крикнет: «Бей евреев!», то многие, не дай, конечно, бог, будут их бить; а если крикнет: «Бей татар!», то все татары разом и одобрительно закричат: «Бей татар, бей этих гадов!», и все растеряются, а кого же в таком случае бить?! По-моему, нет нации на Земле, которая бы так сама себя презирала на людях, как татары. Когда у меня кто-нибудь спрашивает, какой я национальности, я говорю: татарин – и почему-то внутренне вздрагиваю.
Я сидел на кровати, а Фарит напротив меня на другой. Он настороженно косился и что-то шептал, я даже заволновался: «Может, он в чем-то меня подозревает?!»
Я заискивающе улыбнулся ему.
По-моему, нет на Земле человека честнее Фарита Маленького. Если он видит, что один человек обманывает другого, то краснеет, трет ладонь о ладонь, будто их нестерпимо жжет, ходит из угла в угол и громко и тяжело вздыхает, будто столетний дед. Его можно поставить на главном перекрестке мира – чуть кто кого начнет облапошивать, так Фарит покраснеет и тяжело, громко, на весь мир вздохнет. Фарит при довольно-таки мужественном лице имеет светлые и какие-то виновато-удивленные глаза, у Фарита маленькие, похожие на лук ангела, губы.
И вот я ему улыбнулся. А он хихикнул и спрятал руки за спину. Тут я слегка разозлился на это хихиканье и на себя – за то, что разволновался и даже заискивал перед ним. С какой стати?! Чтобы лучше к себе прислушаться, я решил закурить. Достал сигаретку, вкусно сглотнув, прихватил ее губами, чиркнул спичкой, глаза закрыл от наслаждения и уже хотел слизнуть сигареткой огонек, как услышал странный звук. Открыл глаза – оказывается, Фарит дунул и погасил мой огонек! Сам стоял по-собачьи, на четвереньках, и подозрительно смотрел на меня, словно я что-то украл и не хочу признаваться. Я взял сигаретку в пальцы, отвел руку и строго посмотрел на Фарита. Ничего странного в нем не заметил. Решительно сунул сигаретку в зубы, чиркнул… Фарит аккуратно, коротко дунул – листик, не успев распуститься, зачах на спичинке. Я спокойно выбросил, вернее, как бы выронил пустую спичинку, скорбно посмотрел на Фарита и глубоко задумался: «Что Фарит этим хочет сказать?!» Задумчиво и хладнокровно, будто бы ничего не произошло, достал другую спичку. А он, чему-то радуясь, принял более удобное для атаки положение и следил за моим поведением, точно охотник в засаде. Я спокойно поправил чубчик, закинул ногу на ногу, мышцы руки вздрогнули – чиркнуть, я их сдержал, обернулся и посмотрел – конечно, нечего такого за моей спиной не было. Я это делал специально, чтобы дать понять Фариту, будто не догадался, что он надо мной издевается. Может, отвяжется. Дал я ему это понять. Вяло-вяло, не веря в успех, чиркнул, даже спичка не загорелась, а Фарит – мне страшно стало за него – вскинул голову и что есть мочи, дико надув щеки, дунул. Ничего он не понял! И, наверное, увидев себя со стороны, как он дует впустую, засмеялся. Губы его вздрагивали, поток смеха едва не разбрызгивал их, вокруг Фарита даже светлее стало. Он смеялся, как специально обманувшийся ребенок.
– Фарит! – сказал я строго, решив его заговорить. – Я понимаю, истерика у тебя, видимо, но при чем тут огонек. Если ты думаешь, что я что-то замышляю против тебя, то я просто хочу подкурить, а для этого нужен огонек. Не туши его, брат.
Совершенно бесполезно было с ним говорить. Он смеялся и пытался собрать разбегающиеся губы, чтобы дуть, и получался такой звук, каким малыш изображает мотор своего грузовичка. Я все больше раздражался. И уже злобно чиркнул спичкой, но тут заметил, что моя сигаретка куда-то делась. Мне стыдно стало ее искать под идиотский смех Фарита, показать ему, что он довел меня, я нервничаю. А Фарит дрожащим пальцем указал на мою руку.
– Я и сам знал, – сказал я увидев сигаретку в своей руке. – Просто прикидывался.
Фарит уже изготовился, он прилагал страшные усилия, чтобы не смеяться, и содрогался всем телом, так содрогается плохо закрепленный мотор, когда его заводят. Смех рвался из него, точно выхлопные газы.
Хачик