Проект «Дом с привидениями». Триша Клесен
на марку подороже.
Я хихикнула. Это наша любимая домашняя шутка. Правда, я уже успела о ней забыть. Мама всегда брала продукты самой обычной марки, если папа не ходил с ней в магазин.
Первая тефтелька обожгла мне язык, но я уже набила рот, так что мне оставалось только широко его разинуть и замахать рукой.
Папа рассмеялся и налил мне стакан молока. Молоко он тоже купил.
– Вижу, ты страшно проголодалась, – сказал папа, и его смех тут же затих. Даже глаза перестали улыбаться.
– Серьезно, что случилось? – снова спросила я.
Он пробежался пальцами по своей темно-каштановой шевелюре. Его волосы заметно отросли. Помню, как мама его дразнила и называла Полом Маккартни, когда он их запускал. Челка отчасти закрывает лицо, но я все равно замечаю отпечатки страданий прошедшего года – складки около глубоко посаженных глаз и морщины на лбу. Раньше их там не было. Папа облокотился о стол и подался вперед:
– Мне позвонила одна дама из твоей школы. Она заметила, что ты недоедаешь.
Пока папа говорил, я намотала на вилку шесть длинных макаронин и запихнула их в рот, чтобы не отвечать.
– Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты распространялась об этом в школе. Можно ведь было и со мной проблемой поделиться.
У меня словно появился комок в горле, и еда не желала проходить внутрь. Жалко, что Пейдж нет рядом. Она бы сказала что-нибудь обидное, но справедливое, вроде: «Хорошо, я попробую с тобой об этом заговорить в следующий раз, когда ты отрубишься после пьянки». Мне было бы неприятно это слышать, но я не перестаю мечтать о том, чтобы отбросить свои страхи и тоже быть честной с отцом.
– Я ничего не говорила.
Это правда. Я никому не рассказывала ни про деньги, ни про еду. По крайней мере, намеренно я на эту тему разговора не заводила.
– Она сказала, что вы с ней иногда беседуете.
Я проглотила пережеванные спагетти, опасаясь, что вот-вот перестану наслаждаться вкусом горячего ужина. Меня терзало плохое предчувствие.
– Да, – пробормотала я тихо.
– О чем? – поинтересовался папа.
«Лишь бы не сказать что-нибудь не то», – подумала я про себя. От меня не ускользнуло, с каким трудом папа контролировал свою интонацию. Не знаю, что он пытался скрыть, но мне чудился страх. И быть может, недовольство.
– Знаешь, о том о сем.
– Нет, не знаю. Что ты ей рассказываешь?
– Да ничего особенного. Она спрашивает, как мое самочувствие.
– И что ты отвечаешь?
– По-разному. Сегодня день выдался неудачный.
Папа вздохнул, и черты его лица немного смягчились. На нем слой за слоем таяли страх, злоба и горе. Он потянулся и взял меня за руку:
– У меня таких много.
– Знаю, – прошептала я.
Папино лицо ожесточилось так же быстро, как оттаяло.
– Ты говоришь с ней обо мне?
С этими словами он стиснул мою ладонь. Скорее всего, с его точки зрения, он меня так успокаивает, но я ощутила только давление. Сокрушающее давление.
– Нет.
Да.
– Это… замечательно. Не то чтобы я запрещал тебе выражать свои