Расположение в домах и деревьях. Аркадий Драгомощенко
почти ушла. И ты никогда её больше не увидишь, – говорю я. – Поторопись.
– Мне неловко, – произносит он и оглядывается.
– Если человек уезжает навсегда, – говорю я, а солнце роится у меня в глазах, и оранжевые мухи копошатся, безвольно оседая над крышами и синим куполом запущенной церкви. – Если человек уезжает навсегда, – повторяю я. – Если…
– Ладно, – решается он. – Ты не уходи без меня. Я сейчас, мигом.
И он, прыгая, настигает женщину в пёстрой юбке, касается её загорелого локтя, останавливает. Забилась, задёргалась лента немого кино, застрекотали картинки.
От нечего делать я разглядываю женщину. Она молода. На вид ей не больше двадцати шести… Но лето! Что с нами делает лето! Загар, воздух… На левой руке у неё платиновый браслет. Консулы не дарят медных браслетов. Если бы консулы дарили медные браслеты своим невестам, некто не пропивал бы золотых и платиновых в Нижнем Тагиле. Её браслет ещё не пропит, замечаю я, мой приятель знает это, но ему неловко, видите ли, он сгорает от стыда. Ещё сумка из светлой замши, какая-то майка, под которой лежит покато грудь, и сквозь жёлтую ткань видны соски. Розоватое ухо, прядь ржаных волос. Они направляются ко мне, вот что я вижу.
«Плохо, – с внезапной тоской думаю я, – как плохо»… Они не помешают мне, они не смогут мне помешать, они не разбудят спящих слуг, но отчего так плохо?
– Познакомьтесь, – приятель цветёт от счастья. Его простили, с ним поздоровались и не назвали свиньёй. – Это Вера, моя старая знакомая. Кажется, я тебе говорил о ней.
– Вера, – и не громко, и не тихо, и не быстро, и не медленно называет она своё имя.
– Вот, – говорю я. – Очень приятно. Вы, правда, выходите замуж? Так вот оно что!..
– Какой ты болтун! – притрагиваясь к уху, говорит она моему приятелю да пальцем грозит вдобавок.
– Правда, – это уже мне говорит и волосы убирает за уши.
– А консул не напарит? – спрашиваю я строго, даже безжалостно.
– Нет. Мы познакомились с ним на пушном аукционе, где я зарабатывала деньги на поездку к тёте. Тётя у меня с «тараканами», – усмехается она, – У неё никого, кроме меня, и она капризная. То ей это, то ей другое, то ей подай шляпу китайского кули, то меня. Я не могу без тёти, и тётя без меня никак, – закончила она. Высокомерие? И у приятеля какая-то ненужная фамилия. Утром у меня болело сердце.
– Куда мы пойдём? – спросил я. – Не век же стоять тут! Вера возьмёт нас с собой. Да? Во имя счастья, Вера, прихватите нас куда-нибудь, где под полосатыми маркизами дают ледяные напитки, и чтобы женщины в кисейных платьях…
– На голое тело, – лихо подхватил Амбражевич, но в тот же миг сник. Наверное, про свинью вспомнил.
На него иногда находит нечто вроде просветления, и я его люблю в такие минуты, когда он в неописуемом упоении завивается винтом, и его уже несёт в полную тягу, и не остановить его. Сколько прекрасной чуши, сколько восхитительной глупости обрушивает он на собеседника! Увы, за последние месяцы всё реже и реже становлюсь я свидетелем его душевного волнения. Годы берут своё.
– А