Снегири. Дарья Димке
охо бы поговорить с Володей». Володей звали моего папу, который в этот момент летал где-то между… Впрочем, точно мама не знала, поскольку (мамины студенты, папины полеты, мамины конспекты, папины учебники по авиастроению…) в последнее время оба были ужасно заняты.
В следующем месяце мама полетела в Москву. Ей нужно было поработать в Ленинке. Ленинку мама любила, потому что именно там она встретила свое филологическое счастье – бабку-библиотекаршу, которая ей благоволила. Такое случается в жизни не каждого филолога. Обычно библиотекарши (также, как работники архивов) требовательны и суровы, но иногда какая-нибудь из них вдруг проникается к вам жалостью. Это значит, что теперь нужные книги появляются быстрее, внезапно находятся те, что вы пытались получить на протяжении многих месяцев, и вообще жизнь расцветает новыми красками. Именно в этом состоянии и находилась мама, когда шла по коридору Ленинки. Кроме того, в сумке у нее была «Иностранная литература» со «Степным волком», а на улице было тепло и солнечно. Поэтому когда она увидела папу, то не очень удивилась. Чего нельзя было сказать о нем.
Папа был в Ленинке второй раз в жизни – по просьбе коллеги. Библиотеки ему не нравились, Москва тоже, и сегодня он не ждал от жизни ничего хорошего. Он очень хотел есть, но даже не знал, где в Ленинке столовая. Поэтому когда он увидел маму, то совершенно справедливо счел, что ему повезло. Мама показала папе, где находится столовая, папа угостил маму обедом (котлета и картофельное пюре, на котором красовались несколько волн, сформированных ложкой), они успели поговорить обо всем на свете и запланировать, как проведут ближайшие два дня. Они как раз дошли до компота, когда мама сказала: «У меня будет светловолосая, синеглазая девочка». Папа был увлечен вылавливанием из компота остатков неопределенного сухофрукта и, видимо, поэтому счел прозвучавшее некоторым пожеланием на будущее. Поэтому он, справившись с сухофруктом, ответил: «Ну, с учетом того, что ты зеленоглазая…» В этот момент он посмотрел на маму, соотнес в голове некоторые сроки и сказал:
– Подожди…
– Ну, не то чтобы я на чем-то настаивала… – сказала мама, которую в эту минуту тоже очень заинтересовала видовая принадлежность сухофрукта, плавающего в ее стакане.
– Да я же… – попытался продолжить папа.
– Нет, я просто… – попыталась заключить мама.
– Ты выйдешь за меня замуж? – решительно спросил папа (возможно, потому что сухофрукты в его компоте уже кончились).
– Да, но… – ответила мама.
– Знаю, – прервал папа, – студенты и диссертация. Но мы можем попробовать втиснуться между.
– Хорошо, – согласилась мама.
Папа смотрел на маму, улыбался и думал: «Теперь в доме будет два филолога. Кстати, интересно, о чем ее диссертация? И как у двух брюнетов может быть светловолосый ребенок?» Мама смотрела на папу, улыбалась и думала: «Ему идет борода, нужно сказать об этом. Куда я повешу моего Блока? И в чем, кстати, я собираюсь выходить замуж?»
Папа еще не знает, что через полгода он будет лучше мамы представлять некоторые части ее диссертации, потому что по вечерам, плавно переходящим в ночи, будет помогать ей составлять картотеку. Он еще не представляет, насколько горячими будут споры его жены и его отца по поводу сравнительных достоинств некоторых литературных произведений, в то время как он будет спокойно лежать и читать любимого Шекли, к которому оба относятся с недоуменной настороженностью. И он даже не подозревает о том, что силы желания мамы хватит не только на то, чтобы родилась именно светловолосая, синеглазая девочка, но и на последующего светловолосого, синеглазого мальчика.
Мама еще не знает, что после ее замечания о бороде папа никогда больше не станет бриться, что Блок будет висеть рядом с моей кроваткой, что замуж она выйдет в самом смешном платье на свете, из которого потом сошьют занавески на дачу и мой летний сарафан.
Они оба еще не знают, насколько будут счастливы, и не подозревают о сроке, им отпущенном. И, что самое поразительное, они оба совершенно ничего не знают обо мне. Даже то, что именно этот компот из сухофруктов, давно переживших все, что можно пережить, и ставших тенью, пылью и чистой сущностью самих себя, компот, который делают во всех советских столовых, станет тем единственным напитком, который я буду любить всегда.
Зимняя и летняя форма надежды
По-настоящему зима начиналась только тогда, когда бабушка доставала зимнюю одежду. Зимняя одежда состояла из шубы, шапки, валенок, рейтуз и варежек на резинке. Шубы и шапки, а по возможности и все остальное, передавались из поколения в поколение – я донашивала заботливо запасенные тетушкой еще двенадцать лет назад шубы и шапки старшей сестры. Мелкий, в свою очередь, наследовал их после меня. Когда по утрам у него было плохое настроение, он заявлял, что не будет «поддевать девчачьи колготы» и в садик не пойдет. Но все, включая его самого, знали, что этот бунт – искусство ради искусства. Обычно все заканчивалось, когда дедушка говорил Мелкому, что настоящий мужчина встречает удары судьбы с открытым забралом, даже если эти удары столь ужасны, как необходимость надеть