Во дни усобиц. Олег Яковлев
Господь пророку Иезекиилю: «Не будут вперёд говорить эту пословицу».
– К чему это?! – хмыкнула Гертруда.
– А к тому, матушка, что со Всеславом соуз нам надобен, но не война. Земля Полоцкая ведь как раз меж Новгородом и Волынью лежит. Вот и помысли. Если будем мы все трое воедино, если будет соуз наш крепок, то и Всеволод, и Мономах призадумаются. Мы суда, караваны купецкие ко свеям, к уграм, к немцам, к морю Хвалисскому[60] снаряжать будем, богатство великое заимеем, а золотом и серебром купим воинов удатных. И тогда не на Киевщину с Черниговом, где иноплеменные измаильтяне в развалины сёла и деревни обращают, но на нас, на наш соуз весь мир смотреть станет, – с жаром говорил Святополк. – Что нам тогда Всеволод? Да пусть сидит на столе, пусть дрожит, как листок осиновый.
– Ты, Святополк, торгаш! – сморщилась Гертруда. – Скажу тебе так: со Всеславом я сговариваться не буду! И тебе не позволю! Гордость я имею! Помню, как сидел Всеслав на киевском столе, как глумился надо мной! И чтоб я теперь с ним?! – Плечи Гертруды передёрнулись от омерзения. – Да ни за что! Лучше убейте меня здесь, но покуда жива – не позволю!
Святополк отшатнулся от неё, сплюнул с досады, отошёл к окну.
– Всё былое вспоминаешь, мать! Лучше бы тех вспомнила, кто нас из Киева четырьмя годами позже гнал, – процедил он сквозь зубы. – И не кричи на меня, и грозить не смей. А нравится под Всеволодом жить – живи. Только помни: Всеволод, он чуть что, может тебя и в монастырь запрятать, а то и вовсе в родную твою Польшу отошлёт. Такого, может, хочешь?
– Нет, брат, – вступил в беседу молчавший доселе Пётр-Ярополк. – Нам за хвост Всеволодова коня держаться нечего. Мы выждем покуда, силушки наберём. А потом, еже что, угров[61], ляхов, немцев супротив него призовём. Мыслю, и рымский папа помощь даст.
– Вот се – верно, – одобрительно затряс бородой боярин Лазарь.
– А здорово помог папа нашему отцу? – прищурившись, злобно осклабился Святополк. – Ни единого воина не дал, одни слова, одни обещанья пустые.
– То ране было. Ноне инако, – коротко возразил ему младший брат.
– Да брось ты! – Святополк отступил от окна и тяжело плюхнулся на лавку. – Думаешь, Климент[62], Генрихов ставленник, вместо Григория папой стал, так по-иному поведут они себя? Нет, Ярополче, нет. Они между собой, как волки, грызутся. И до твоих забот никоего им дела нету.
На какие-то мгновения в покое воцарилось молчание, стал слышен гул ветра за ставнями. Маленькая щуплая жена Святополка зябко поёжилась и кашлянула.
– А ты, боярин, что молчишь? – обратилась Гертруда к Яровиту. – Как мышь, в углу замер. А ну, ответь нам, с кем ты. А то, может, хочешь о речах наших Всеволоду донести?
– Обижаешь, княгиня! – хрипло отозвался из своего угла Яровит. – Не переметчик я. Да и какой смысл мне в доносе, какая корысть? Думаю я так: ваши с князем Ярополком дела обсуждать здесь ни к чему. Всё равно каждый при своём останется. От одного остерегу тебя, княже Ярополк. Латинских попов на Русь пускать не вздумай. Кроме вреда и сатанинских
Хвалисское море – Каспийское море.
Угры – венгры.
Климент – римский папа, ставленник германского императора Генриха IV.