Великая княгиня Елизавета Федоровна. И земная, и небесная. Наталья Романова-Сегень
которого она стала чахнуть. Не случайно эту болезнь называют чахоткой.
В день совершеннолетия Долгорукая прислала Сергею в подарок пышный букет цветов, но подарок возымел противоположное действие – юноша пришел в негодование. Как она посмела!
Матери уже не помогали ни лекарства, ни поездки на курорты Крыма и Франции. Кашель, сильные головные боли. Зиму 1879–1880 годов Сергей провел с матерью на Лазурном берегу, в Каннах. Заменял ей сиделку, вслух читал книги, ухаживал, как мог утешал. Все уже понимали, что конец близок. Вернувшись в Петербург, императрица еще должна была пережить страшный теракт в Зимнем дворце. Вряд ли он способствовал улучшению ее здоровья!
22 мая 1880 года туберкулез увел Марию Александровну в лучший мир. Отмучившееся тело ждал Петропавловский собор Петропавловской крепости, где государыня упокоилась в великолепном саркофаге. Как известно, наводнения в Петербурге случаются от того, что сильный ветер нагоняет волну с Финского залива. В день похорон несчастной императрицы часть города затопило. Сергей переживал. Кузен Константин записал: «Бедный Сергей был бледнее своего белого кирасирского мундира. У меня сердце болит, глядя на него».
Каково же было новое потрясение, когда на сороковой день в Большом Царскосельском дворце отец вступил в морганатический брак со своей давней любовницей, а де-факто женой. Хоть бы год подождал! Зачем же так нарочито скоро! Но никто тогда не знал, что в законном, хоть и морганатическом браке с той, кого он так любил, государь и года не пробудет, ибо жизнь его оборвется через девять месяцев.
Тяжело переживая смерть матери и столь скорое бракосочетание отца, Сергей Александрович на некоторое время заперся в подмосковном имении Ильинском, доставшемся ему в наследство от матери. «Этот удар был страшный удар, и видит Бог, как я до сих пор еще не могу прийти в себя. С ее смертью все, все переменилось. Не могу я словами выразить все, что наболело в душе и на сердце; все, что у меня было святого, лучшего – все в ней я потерял; вся моя любовь, моя единственная сильная любовь принадлежала ей», – напишет он спустя почти год после смерти Марии Александровны.
А в это время страсти накалились в Дармштадте вокруг ухаживаний, а фактически сватовства к принцессе Элле со стороны будущего германского кайзера Вильгельма II. Еще в 1875 году, побывав в Дармштадте, шестнадцатилетний Вилли не на шутку влюбился в свою одиннадцатилетнюю кузину, писал своей матери восторженные письма, в которых утверждал, что ждет не дождется того времени, когда сможет назвать ее своей невестой, что Элла самая красивая девочка из всех, кого ему доводилось увидеть, что у них сложились самые теплые отношения. Через два года, вновь побывав в Дармштадте, он снова пылал от восторга, писал, что если красота Виктории и Ирены померкла, то красота Элла засияла с большей силой. Ухаживания усиливались с каждым годом. Приезжая в Дармштадт, Вилли не давал двоюродной сестрице проходу, все время пытался дотронуться до нее, заставляя девушку в испуге отшатываться. Он все больше