Трущобы Петербурга. Константин Туманов
это письмо, но кто ему писал-то?
– Твой брат Матвей.
– А! Вот оно что! Матвей. Вот собака этакая, какую он мораль напустил на мою жену! И матушка наша от этого заболела и, пожалуй, помрет. Ведь братец-то мой, чай, и позабыл, что он тоже сын ее родной, как и я, и старуху до того доводит, что та хоть в гроб ложись.
Он нервно схватил бутылку с водкой и наполнил ею два чайных стакана.
– Многонько будет, Иван Дементьич, – потряс головой мужик.
– Все равно, пей!
Мужик выпил полстакана и, сильно поморщившись, отплюнулся и потянулся за куском говядины, накрошенной на тарелку, между тем как Иван выпил сразу до дна и ничем не закусил.
– Ну и поговорю же я с тобою, Митюха! – проговорил он, злобно сжимая кулак, и стукнул им об стол так, что стоявшая на нем посуда ходуном заходила.
– Ишь ты, – проговорил мужик, сочувственно покачав головою. – Какую мораль напустил, а?
– И это родной брат! Спрашивается, на кой черт он выписал меня из села, где мне и без того хорошо жилось? Приезжай, говорит, благодать тебе в Питере будет, просто разлюли-малина, и денег лопатой огребать будешь… Ну, положим, насчет денег тут и говорить нечего, я очень даже доволен, хоша и не огребаем лопатой, но зато хозяева у меня хорошие и меня не обижают. Но ведь все-таки не задарма они мне даются, горб-то свой гнем больше, чем у себя дома. Оно все ничего было бы, да тут вот вдруг словно леший обошел братца моего.
Незнамо за что вдруг окрысился на меня и на жену, начальство из себя изображать стал, а потом я узнал от Савельича, швейцар это у нас, что он выжить меня из дому задумал. Ну, надо так сказать, в этом доме меня все любят, а хозяева в особенности, потому что я со всеми потрафить могу, и жилец у меня, будь он богатый или бедный, в обиде не бывает; для всех я одинаков: богатым не кланяюсь, перед бедными не горжусь. Что же ты чай не пьешь?
– Благодарим покорно, стакашек еще выпью, – сказал земляк, принимаясь за остывший чай. – А что ты сейчас сказал, то это правильно. Вот и посейчас наш батюшка, о тебе вспоминаючи, всем в пример ставит. Вы, мол, мужички-то такие-сякие, пьянствуете и в пьянстве не токмо что безобразия разные делаете да баб своих колотите задарма, но и хозяйство свое запущаете и разоряете. А Иван, хотя и выпивает грешным делом, но хозяйство ведет строго. Вот оно что!
На эти слова Иван горько усмехнулся:
– Да, батюшка меня всем в пример ставит, а вот братец-то мой единоутробный в воры меня поставить хотел, да Господь не допускал и самого покарал.
– Как это – в воры? – спросил с удивлением гость.
– Видно, шибко надоел я этому честному человеку, – продолжал Иван, – и он задумал вот какую штуку. Подучил здешнюю прачку, и даже сороковку ей дал, чтобы она сняла с чердака белье и обвинила меня в краже, так и устроила. На беду, наш сарайчик, небольшой такой, в котором лежали мои вещи, был отворен. Она положила туда свое белье, а потом подняла крик, что будто ее обокрали.
– Ах, она стерва! – возмутился мужик.
– Ну, понятно, братец за нее. Перво-наперво, позвал меня в контору, я в те поры с подручными сгребал снег со двора,