Река жизни. Тамара Пилипцева
будто какая-то чудовищная сила двигалась по стране и слоями снимала мужиков. Уходили из жизни самые смелые, самые деятельные, самые работящие, самые образованные.
Но большинство было тех, кто хотел спокойной жизни. Этого хотели и большинство крестьян Луговской. В стране происходили величайшие перемены. Но трудно разобраться во всем крестьянину. Вот и сжимается сердце от страха – что будет дальше, как будет? И выплывает заветная мечта родителей: только бы детям жилось лучше, легче.
А хозяева прежней жизни Луговские вначале затаились. Какое-то время в них жила надежда, что беднота пошумит-пошумит, и жизнь войдет в привычную для них колею, в прежнее русло. Не верилось им в кончину сытой и веселой жизни. Но не полупилось. Уезжали они поспешно, и затерялись их следы во времени. Одни говорили, что за границу успели убежать, другие – что растерзаны были толпой. Посудачили, но никто ничего определенного не знал. Только дом напоминал о господах. Коль уехали они в неизвестном направлении, то и платить за аренду земли теперь стало некому. Значит, можно и их поля засевать.
На первых порах крестьяне не почувствовали каких-либо изменений. И только когда в соседнее Поречье приехали люди в блестящих кожанках, наискосок от плеча к поясу перетянутых ремнем, и стали стаскивать колокол с церкви, тут всем стало ясно, что жизнь потекла по другому руслу. С началом гражданской войны было введено чрезвычайное положение. У крестьян насильственно забирали хлеб. Притихли крестьяне. Что-то не похоже это на лучшую жизнь… Каждый в своих думах. Но наступила весна, которая не спрашивает, можно приходить или еще подождать. Пришла с капелью, с журчанием воды, с ветром, которым дышишь и надышаться не можешь.
Революции революциями, а хлеб сеять надо. Крестьяне распахнули свои сараюшки, где еще с зимы ждал своего часа отремонтированный инвентарь: плуги, бороны, сбруя. Осмотрели все хозяйским глазом, походили по полям и решили, что на пригорках можно пахать, а вот низины пусть пока еще подсохнут. И закипела работа, как испокон веков было заведено, как их отцы, деды, прадеды землю засевали. Правда, на радость крестьянину, землицы прибавилось. Разделили земли Луговских, вроде честно, по жребию. Но как не везло Ипполиту Хухрикову, так и сейчас не повезло. Досталась ему лощина. Все уже засеяли, а он все с тоской посматривал на свою делянку. Не просыхала она. Вот не везет мужику! Как привязалась невезуха в детстве (рос без отца и матери), так все никак не отвяжется.
Решил Ипполит, хотя по имени его никто, кроме жены и не называл – с детства Хухрик или Хухря, – так вот, решил он свое горе утопить в стакане самогона. На клич явился Филимон Сычев по прозвищу Сыч и Гаврила Чубко по прозвищу Гусь. И вправду оба были на пернатых похожи. Филимон угрюмый, мрачный, как нахохлившаяся птица. А у Гаврилы посередине темных волос торчал пятнистый хохолок, как у гуся.
Троица эта в деревне выделялась своим колоритом. Все одного возраста, любители выпить и держались обособленно. Крестьяне их недолюбливали за лень,