Грань веков. Заговор против императора. Натан Эйдельман
и покоренья Крыма ничтожны и бессильны» [28. С. 137–138].
Одной из разумных мер нового правительства был, например, призыв на смотр всех числящихся «заочно»; это был сокрушительный удар по многолетней практике записи дворянских детей в полки буквально с момента рождения (так, что к совершеннолетию поспевал уж «приличный чин»); вследствие павловского указа в одной только конной гвардии из списков был исключен 1541 фиктивный офицер [3. С. 190].
Любопытные мнения о военных реформах павловского правительства приводит также видный осведомленный чиновник, служивший четырем императорам: «Об этом ратном строе впоследствии времени один старый и разумный генерал говорил мне, что идея дать войскам свежую силу все же не без пользы прошла по Русской земле: обратилась-де в постоянную недремлющую бдительность с грозною взыскательностью и тем заранее приготовляла войска к великой отечественной брани. Потом он же, оборотив медаль, говаривал, что отсюда почин преобладания наружного вида, всего глазам напоказ, заменяющего труд ума наглядною механическою работою» [92. С. 94–95].
При всем при этом многими современниками и исследователями отмечалось, что сама непрерывность и противоречивость законодательства усиливали атмосферу произвола и беззакония. Воля императора опережала действующие законы, и часто задним числом оформлялись уже совершившиеся деспотические действия.
Подобную ситуацию имел, конечно, в виду Д. Н. Блудов, когда объяснял Николаю I различие между самодержавием и деспотизмом: «Самодержец может по своему произволу изменять законы, но до изменения или отмены их должен им сам повиноваться» [Цит. по: 35. С. 77].
«Невольно удивляешься, – отзывается мемуарист, – огромному числу указов, узаконений, распоряжений в короткое царствование [Павла]; но это была ломка всего екатерининского, порывистые проявления безумия и своеволия – работа страшная и непрестанная! Граф Блудов рассказывал со слов очевидца о князе Безбородке, что, получив от Павла в одно утро три противоречивых указания по тому же предмету, он сказал: „Бедная Россия! Впрочем, ее станет еще на 60 лет!“» [107. Г. К. 22. № 7. Л. 66][25].
При всей противоречивости законодательства 1796-1801 годов общим духом, стержнем сотен новых указов была централизация, самодержавие. Серия мер заменяла коллегиальный принцип (там, где он еще существовал) единоличным; устанавливалось «преимущество лиц перед учреждениями» [74. С. 146, 397]. Выстраивалась железная линия подчинения: император – генерал – прокурор – министр (или управляющий соответствующим ведомством)[26] – губернатор. Управление в центре и на местах, как правило, структурно «созвучно», и потому усиление столичной централизации отзывается эхом в провинции; так же, например, как за высшими правительственными учреждениями надзирает генерал-прокурор, так за губернатором следит губернский прокурор. Инструкция от 26 декабря 1798 года предписывала ему «доносить по службе о самых главных чиновниках в губернии»; 11 марта 1798 года – надзирать
Эта и ряд других записей о Павле I, сохранившихся в архиве Шильдера, подписаны «Д. Л.» и, очевидно, получены через посредство известного государственного деятеля и историка А. Б. Лобанова-Ростовского. Личность мемуариста открывает его признание: «Мать моя – двоюродная племянница Ростопчина. ‹…› Родной дед мой по матери – Александр Степанович Крюков» [107. Г. К. 22. № 7. Л. 42, 48]. Это позволило установить, что Д. Л. – это Дмитрий Николаевич Лонгинов, в молодости близкий ко двору, царской семье, позже директор департамента внешних сношений (1875), сенатор (1876), брат еще более известного литератора и политического деятеля Михаила Лонгинова (они дети секретаря императрицы Елисаветы Алексеевны). К записям Д. Н. Лонгинова, включающим важные устные рассказы и предания очень осведомленных лиц (в том числе Ф. В. Ростопчина), мы обратимся еще не раз.
Система министерств, принятая в 1802 году Александром I, как известно, фактически введена при Павле I [См.: 74. С. 396–406].