Грань веков. Заговор против императора. Натан Эйдельман
вводная часть опущена как «тривиальная» [62. С. 112]; между тем тривиальность, расхожесть здесь особенно любопытны. Беннигсен явно писал то, что говорилось всеми, было у всех на слуху. В его обвинительном перечне, между прочим, и история пастора Зейдера: «Состоялось запрещение некоторых книг, чтение которых до того времени не считалось предосудительным. Пастор Зейдер в Ливонии имел несколько таких книг в своей маленькой библиотеке и думал дать доказательство своего уважения к закону, отослав их к органам правительства в Ригу. Но чиновники в своем рапорте императору придали поступку Зейдера характер преступления. Приказано было отправить пастора с фельдъегерем в Петербург. Здесь этот несчастный был посажен в тюрьму. Юстиц-коллегии дан был указ исследовать преступление пастора, судить его и наказать кнутом. Судьи, прочтя указ, переглянулись между собою, а президент суда сказал: „Что же, о расследовании думать нечего, постановим решение, которое нам уже предписано“. Спустя несколько дней несчастный пастор был наказан кнутом и сослан в Сибирь, где он оставался до восшествия на престол императора Александра» [65. 1917. V–VI. С. 547].
В этой ситуации литература все крепче «замерзала». За четыре последних года екатерининского правления печатная продукция составила 1116 названий (в 1793 году – 313, в 1794 году – 296, в 1795 году – 258, в 1796 году – 249). При Павле же происходит уменьшение объема печатных изданий почти на треть: 875 названий за четыре года (в 1797 году – 175, в 1798 году – 237, в 1799 году – 254, в 1800 году – 209); за весь 1801 год вышло всего 34 книги и брошюры, что, конечно, связано с политическими событиями того года[37].
Восемь альманахов и литературных сборников, вышедших за 4 года павловского правления, – также явное снижение по сравнению с 24 изданиями, появившимися за четыре последних екатерининских года, и 22 сборниками за такой же срок от начала правления Александра I [135. С. 48–64].
Подведем краткий итог. Лишь один пункт «Жалованной грамоты» остался в силе (дворянство отнимается только царем). «Благородное сословие», сочетавшее душевладение с элементами просвещения и несколько поколений пробивавшееся к «дарованным правам», к личной неприкосновенности, вдруг видит себя возвращенным ко времени Петра I и его первых преемников.
Многое из того, что делалось главой государства в конце 1790-х годов, показалось бы дворянству нормальным или исторически неизбежным на полвека ранее. Однако с тех пор выросло уже по меньшей мере два «непоротых» дворянских поколения, воспользовавшихся законом о вольности дворянства и «Жалованной грамотой». Целый слой, привыкший к своей вольности!
Автор этой книги несколько лет назад написал строки, которые считает уместным здесь повторить: «Без Муравьевых, которые просвещают, никогда бы не явились Муравьевы, „которых вешают“. Прямо из времен Бирона ‹…› никогда бы не явились Пушкин и декабристы. Василий Осипович Ключевский заметил о времени после Ивана Калиты: „В эти спокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного
Расчет произведен по изданию: «Сводный каталог русской книги XVIII века» [130].