Полвека в мире экслибриса. Александр Чернов
в готовящемся каталоге выставки. Скорее всего, у него не было тогда послереволюционных экслибрисов и он, будучи лишь знаком с дореволюционным экслибрисом, действительно, возрождал именно его.
Говоря в этой книге о Никифорове, как о видном экслибрисисте, сделавшем очень много в деле развития отечественного книжного знака, следует уточнить, сам он не считал экслибрис одним из основных своих хобби. В обеих книгах своих устных рассказов о приключениях собирателя коллекции коллекций «Поиски и находки» и «Поиски продолжаются» он даже и не упоминал книжный знак, настолько много было у него других коллекционных интересов.
Примечательно, что, считая себя «краелюбом», он не имел собрания старых тамбовских книжных знаков, и эту задачу пришлось решить мне. А ведь дореволюционные экслибрисы это инструмент, позволяющий проследить судьбу библиотек, в том числе и местных. Более того, Николай Алексеевич неоднократно в 70-80-е годы говорил мне, что бросает экслибрис. Слова эти были вызваны, скорее всего, затянувшимся его противостоянием с одним из тамбовских коллекционеров, возомнившим себя знатоком экслибриса и претендовавшим на право выступать от имени всего Тамбова. Претензии эти были беспочвенные, ведь, располагая всего лишь настырностью, невозможно было заменить такую талантливую личность, каким был Николай Алексеевич.
На нашу беду в эту борьбу стали вовлекаться иногородние коллекционеры. Никифорову, конечно, было обидно, что этот коллекционер, стремясь собрать экслибрисистов вокруг себя, распространяет о нём всякие, порочащие его, небылицы. Вот, видно, поэтому он и говорил, что бросает экслибрис. Но, бросив книжный знак, он бы оставил поле битвы противнику, о чём только и мечтал его недруг, имени которого я не хочу называть рядом с Николаем Алексеевичем. Поэтому Никифоров, говоря, что бросает экслибрис, на самом деле продолжал переписку, посылая на выставки свои и мои работы, а также и других тамбовских художников, публиковал заметки об экслибрисе в газетах по всему Советскому Союзу, помогал печатать тиражи экслибрисов.
Когда умер Николай Алексеевич, то я, к своему удивлению, увидел на поминках его недруга, собирающего автографы присутствующих на этом печальном ритуале. Захотелось возмутиться, но потом подумалось, что это лучшее подтверждение величия Никифорова.
Не могу утверждать, что именно стараниями экслибрисного недруга, но почему-то именно в разгар этого конфликта стало распространяться довольно обидное для Николая Алексеевича прозвище, обыгрывающее его не очень складную фигуру. В это время он стал иногда именовать себя НАНом, приучая людей к этому псевдониму, основанному на его инициалах. Псевдоним привился, и по сей день Никифорова многие иногда называют так.
Называя себя НАНом, Николай Алексеевич подчёркивал, что такое название дал ему не кто-нибудь, а отец русского футуризма Бурлюк. Слыша это, я понимающе поддакивал, но думал, что это он говорил для пущей важности. Ведь даже на экслибрисе, сделанном им