Давай надеяться на лучшее. Каролина Сеттерваль
регистрировать его слова, потому что в этот момент по лестнице спускается соседка. Она ведет своего ребенка, и он с изумлением смотрит на нас, сидящих на скамейке возле почтовых ящиков. Я в пижаме, Иван в слинге, мужчина из «Скорой» в неоново-желтом жилете, надетом поверх защитного цвета комбинезона. Ребенок с любопытством разглядывает нас и спрашивает маму, кто мы такие, как нас зовут и что случилось. Я не отвечаю. И мама ребенка тоже. Мужчина из «Скорой» тоже молчит. Соседка поспешно поднимает ребенка на руки, прерывает его вопросы и выходит на улицу. Я сижу, уставившись в бетонный пол подъезда. Кажется, у меня больше нет дома.
Полиция приезжает одновременно с твоим братом. Не знаю, как у него хватает сил, но каким-то образом он берет командование на себя. Обняв меня за плечи, он ведет меня наверх, в квартиру. Я говорю, что никогда больше не смогу зайти в спальню. Он отвечает, что это и не нужно, я буду в кухне. Полицейские только зададут мне несколько вопросов.
В кухне две женщины-полицейские начали обследовать нашу аптечку. Я слышу, как одна говорит другой, что здесь всего так много – просто не знаешь, с чего начать. Оглядев упаковки купленного без рецепта американского снотворного, она спрашивает, чье это. Я отвечаю, что мое, и мне становится жутко стыдно, что за все эти годы у меня набралось так много упаковок и баночек. Что я коллекционирую именно баночки с лекарствами из США. Что я практически никогда этих таблеток не принимала, однако всякий раз, оказавшись в Нью-Йорке, покупала очередную баночку. Это звучит совершенно абсурдно, когда я пытаюсь объяснить это полицейским. Так может вести себя только сумасшедший. Женщина-полицейский кивает и продолжает поиски. Смотрит на твои лекарства и спрашивает, не заметила ли я в тебе в последнее время чего-либо необычного. Я отвечаю отрицательно. Она спрашивает, почему у нас дома хранится снотворное, которое отпускается по рецепту. Я объясняю, что их мне выписали, чтобы я могла поспать, после того как я несколько ночей подряд бодрствовала рядом с Иваном. Рассказываю, сколько раз за ночь он просит грудь, о его ночных кошмарах и о том, что мне трудно заснуть в перерывах между его пробуждениями. Я прошу ее вскрыть упаковку, чтобы она увидела, что я ничего не принимала, что все таблетки на месте. Для меня важно, чтобы она это увидела – что я не приняла ни одной. Когда она начинает открывать упаковку, мне вдруг становится страшно. А что, если там пусто? Что, если ты покончил с собой? Впервые эта мысль появляется у меня в мозгу. Пальцы женщины-полицейского движутся как в замедленной съемке, когда она вскрывает маленькую коробочку с красным предупреждающим треугольником на одной стороне и вынимает блистер. Все таблетки на месте.
Женщина-полицейский что-то записывает в блокнот и одну за другой открывает на стол баночки с лекарствами. Я спрашиваю, скоро ли они закончат, и она, смягчившись, отвечает, что скоро – просто им надо закончить. Это стандартная процедура.
И тут в кухню входит моя мачеха. Час назад, получив телефонный звонок, она села в машину и понеслась сюда из Упсалы.